Книга Уход Толстого. Как это было - Виталий Борисович Ремизов

меня в Калуге случайно стояла тройка лошадей. Моя жена настойчиво советовала мне тогда же сесть в экипаж и ехать к Марье Николаевне, но я этого не сделал только потому, что я побоялся спугнуть оттуда отца.

Ему могло быть неприятно, что я узнал, где он находится.

После выяснилось, что я ехал от Засеки до Калуги в том же вагоне, в котором ехала моя сестра Саша.

Если бы я последовал совету моей жены, я мог бы приехать в Шамардино одновременно с ней или даже раньше […] Теперь я жалею, что я этого не сделал.

Через два дня я получил телеграмму, что отец лежит больной в Астапове

Я сейчас же поехал туда

Там я застал почти всю нашу семью, приехавшую из Ясной Поляны на экстренном поезде и поселившуюся на запасном пути в вагоне первого класса»[213].

Л. Н. Толстой с сыном Ильей Львовичем. Ясная Поляна. 14 марта 1903 г. Фотография П. А. Сергеенко

3 ноября

АСТАПОВО

Утро

[ПРИЕЗД ИЗДАТЕЛЯ «ПОСРЕДНИКА» ИВАНА ИВАНОВИЧА ГОРБУНОВА-ПОСАДОВА И ПИАНИСТА АЛЕКСАНДРА БОРИСОВИЧА ГОЛЬДЕНВЕЙЗЕРА. ТОЛСТОЙ ЗАХОТЕЛ ИХ ВИДЕТЬ. В ЭТОТ ЖЕ ДЕНЬ ИНКОГНИТО ДЛЯ ОТЦА ПРИЕХАЛ СЫН ИЛЬЯ ЛЬВОВИЧ ТОЛСТОЙ. — В. Р.].

Из «Яснополянских записок»

Душана Петровича Маковицкого

3 ноября

«Вчера днем Л. Н. страдал от сильного жара (39,6).

Ночь на 3 ноября до полуночи спал очень плохо, почти все время бредил, кашлял, снова отхаркнул ржавую мокроту, стонал, страдал от изжоги. Перед полуночью жар постепенно упал до 37,7, после полуночи Л. Н. спал спокойно.

Температура утром в 6 часов — 37,2, дыхание — 36, пульс — 90.

Температура утром в 9 часов — 37,2, дыхание — 39, пульс — 104–120, перебои, слабый.

В 10.20 температура — 36,7.

Хотя Л. Н. значительно ослабел за время болезни, по два дня ничего не ел, мало пил, все-таки физических сил у него удивительно много. […]

Просил обмыть лицо и руки. Александре Львовне, когда ему это делала, сказал:

— Как вы, женщины, ловко это делаете.

Опять выпил нарзану и обыкновенной воды.

Спросил, какая у него болезнь.

— Катаральное воспаление частей нижних долей легких.

Л. Н. помолчал.

— Старайтесь, Лев Николаевич, поменьше говорить, больше отдыхать.

Сегодня приехали Илья Львович, И. И. Горбунов, Гольденвейзер

Л. Н. пожелал писать дневник и попросил поправить ему под головой. Я, поправляя, подложил ему подушку, привезенную ночью.

Л. Н.: Какая это подушка?

— Ваша, прислали из Ясной.

Л. Н. отстранил подушку.

— С кем?

— С Татьяной Львовной.

— Когда Таня приехала?

— Ночью.

Молчок.

— И Дмитрий Васильевич здесь? (Никитин. — В. Р.).

Л. Н.: Дмитрий Васильевич когда приехал? So viel Umstände! („Сколько беспокойства“, нем. — В. Р.).

От Владимира Григорьевича Л. Н. узнал, что приехали Горбунов и Гольденвейзер

Пришел Д. В. Никитин, добрый друг Л. Н. В начале 1900-х годов — домашний врач у Толстых. Он теперь занимается преимущественно бактериологией. Л. Н. мило, дружелюбно принял его и поговорил с ним о медицине: говорил о бесполезности медицинского лечения, что важен один уход. Ни в чем нет столько занятия тем, чего не знают, как в медицине. […]

Потом спросил, на какой бок лечь от изжоги. Л. Н. инстинктивно ложился на правый бок, переменяя компресс.

Освидетельствовали Л. Н-ча Никитин и А. П. Семеновский.

С. А. Толстая с сыном Ильей Львовичем у вагона, в котором они жили на станции Астапово. Ноябрь 1910 г. Фотография С. Г. Смирнова

С. А. Толстая с сыном Ильей Львовичем у вагона, в котором они жили на станции Астапово. Ноябрь 1910 г. Фотография С. Г. Смирнова

Сердце слабо. Никитин приписывает это не столько органическому расстройству, сколько расстройству нервного аппарата сердца.

После Л. Н. отдыхал.

Ходила за ним Варвара Михайловна; ей сказал, что она идеальная сиделка.

Потом с Владимиром Григорьевичем говорил о дневнике и, кажется, диктовал (начало письма Э. Мооду. — В. Р.). Владимир Григорьевич прочел отобранные письма из полученных на имя Л. Н. после его ухода. […]. Спросил о В. Ф. Булгакове (секретаре) и о С. М. Булыгине, не звали ли их на ставку. Владимир Григорьевич слишком утомил Л. Н. разговорами и чтением писем, на которые Л. Н. диктовал ответ»[214].

Из записок Владимира Григорьевича Черткова

На следующий день, 3 ноября, Л. Н. справлялся у меня о ходе печатания у Сытина переработанного им нового издания «Круга чтения», которое было значительно задержано, отчасти из-за цензурных притеснений. […] Доктора попросили меня постараться уговорить Л. Н-ча принять пищи. Но на мое предложение поесть чего-нибудь он ответил: «Не хочется, а я думаю‚ что когда не хочется, то и не нужно». […] В этот день Л. Н. находился в особенно оживленном состоянии. […]

Попозже Л. Н. подозвал меня к себе и сказал: «Я хочу вас спросить об одной вещи; но если это будет вам неприятно, то скажите мне». […] и спросил меня, как следует, по моему мнению, ответить Мооду, английскому переводчику романа «Воскресение», на его предложение прислать Л. Н-чу для помощи яснополянским крестьянам 500 рублей из прибыли от издания этой книги… […] Я сказал ему, что, по-моему, следовало бы поблагодарить и принять эти деньги. […] Потом, помолчав, он стал диктовать мне по-английски текст предполагаемого письма к Мооду: «On my way to the place where I wished to be alone I was… — вы знаете‚ как сказать… „Я продолжал: …taken ill“. Он: „Да, да. Так вы уж составьте“»[215].

Последнее неоконченное письмо Льва Николаевича Толстого Эйльмеру Мооду (Aylmer Maude) (черновое)

«1910 г. Ноября 3. Астапово.

On my way to the place where I wished to be alone I was [taken ill]»[216].

[На пути к тому месту, где я хотел найти уединение, [я заболел], с англ.; последние два слова — подсказка В. Г. Черткова. — В. Р.].

Из записок Владимира Григорьевича Черткова

(Продолжение)

3 ноября

«Немного погодя он спросил меня, видел ли я „Таню“ (его старшую дочь), о приезде которой в Астапово он узнал от Маковицкого. „Я хочу спросить ее, — продолжал он, — о состоянии Софии Андреевны. Как Таня уехала из Ясной? Я думаю, что она сказала С. А-не, что поедет к своим, а потом приехала сюда“.

„Я сегодня очень слезлив“, — заметил он мне. И действительно, когда я сказал ему‚ что меня трогают проявляемые к нему со всех сторон по случаю его болезни любовь и уважение, он прослезился. Я опять отошел от него за ширмы. Некоторое время спустя‚ вернувшись к его кровати, я заметил, что он платком вытирал слезы на своих глазах.

Днем Л. Н. послал за Татьяной Львовной. Свидание их было очень трогательное как по той радости, которую проявил Л. Н., увидав свою старшую