Книга В путь-дорогу! Том I - Петр Дмитриевич Боборыкин

Борисъ, мы тамъ музыку затѣемъ.

— Мнѣ бы хотѣлось домой..

— Да успѣешь еще насидѣться — экій медвѣдь! Ты посмотри только, какъ Надя-то тебѣ обрадуется! Что это за прелесть, братъ; просто, я тебѣ признаюсь, смотрю, смотрю на нее, да, кажется, въ одно прекрасное утро какъ кпнусь, да и ну ее цѣловать.

— Тебя но шеѣ и выгонятъ.

— Кто это? Матрона у себя въ кабинетѣ, а англичанкѣ я самъ сдачи дамъ.

У Теляниныхъ они не нашли никого въ залѣ, и отправились наверхъ къ Петинькѣ. Петинька лежалъ на кровати и плевалъ въ потолокъ, что составляло его обыкновенное послѣобѣденное занятіе.

Надя еще не кончила урока съ англичанкой; но когда мальчики сошли внизъ, черезъ полчаса, она была уже тамъ.

Всѣ сидѣли въ классной. Надя съ радостной улыбкой подошла къ Борису и долго пожимала его руку.

— Ахъ, какъ вы хорошо сдѣлали, что пріѣхали къ намъ, — проговорила она. — Вы еще не видали maman, пойдемте къ ней.

И она повела Бориса, употребляя маленькую хитрость, чтобъ не оставаться въ классной, чего не позволяла англичанка, и быть вмѣстѣ съ Борисомъ.

«Какая она славная дѣвочка!» подумалъ Борисъ, глядя на нее, и онъ подумалъ это такъ спокойно, что Горшковъ, еслибъ могъ это почувствовать, непремѣнно обозвалъ бы его «презрѣннымъ рабомъ».

«Мастодонъ» что-то такое читала возлежа, когда Надя и Борисъ вошли въ ея кабинетъ.

Лидія Николаевна приподнялась, улыбнулась и даже протянула руку Борису, — мальчика надо было обласкать, онъ дѣлался первымъ будущимъ женихомъ въ городѣ.

— Bonjour, cherm-r Telepneff, — запѣла она.. — enchantée… я много о васъ думала… Садитесь вотъ тутъ, на кресло… Nadine, вели мнѣ подать мантилью.

Борисъ сѣлъ.

— Ну, какъ вы, — продолжала она — я воображаю, какъ вамъ трудно одному въ большомъ домѣ. Ваша grande maman уѣхала.

— Я не совсѣмъ одинъ, — отвѣтилъ Борисъ.

— Ахъ! да! я слыхала… кто бишь мнѣ говорилъ? — да, Горшковъ, что къ вамъ пріѣхала ваша тетка изъ Москвы… — И Лидія Михайловна поморщилась.

Борисъ покраснѣлъ, и готовъ былъ обругать эту крашеную статую.

— Она здѣсь не жила? — спросила вдова.

— Нѣтъ-съ, — отвѣтилъ Борисъ сухо, и минутъ чрезъ десять ушелъ изъ кабинета, сказавъ, что не хочетъ мѣшать Лидіи Михайловнѣ заниматься чтеніемъ.

— Какъ я за васъ рада, — сказала ему Надя въ залѣ:— вамъ теперь полегче; ваша тетушка живетъ теперь съ вами. Знаете, Боря, — сказала чуть слышно Надя: — мнѣ бы очень хотѣлось съ ней познакомиться, и съ вашей сестрой; она мнѣ такъ понравилась. Разскажите мнѣ про вашу тетушку, она молода?

— Молода, — отвѣтилъ Борисъ, глядя на Надю съ улыбкой.

— И хорошенькая?

— Очень, — сказалъ онъ, и ему почему-то сдѣлалось жалко Нади.

— Она не пріѣдетъ къ намъ?

— Видите, Nadine, — отвѣчалъ Борисъ: — я не думаю, чтобъ тетенька стала знакомиться здѣсь въ городѣ.

— Отчего же?

— Она не можетъ выѣзжать.

Борисъ самъ не зналъ, почему онъ отвѣчаетъ за Софью Николаевну такъ утвердительно.

— Съ нами-то можно, только съ нами, — проговорила Надя, опуская глаза.

— Да/ вѣдь, если тетенька познакомится съ вашей maman, опа должна будетъ ко всѣмъ ѣхать.

Ему дѣйствительно не хотѣлось, чтобъ Софья Николаевна знакомилась съ Теляниной.

Надя немножко огорчилась.

— Вотъ вы какой нехорошій, — тихо промолвила она. — А наша музыка?

— Будемъ играть, — отвѣтилъ Борисъ, а самъ въ эту минуту думалъ о своихъ дуэтахъ съ Софьей Николаевной.

— Тетушка ваша музыкантша? — спросила Надя, краснѣя и поглядывая на Бориса сбоку.

— Она играетъ и поетъ.

— И даже очень хорошо, — вмѣшался Горшковъ, подходя къ нимъ. — Мы ужъ вчера музыканили.

— Такъ вы этакъ насъ совсѣмъ забудете, — проговорила Надя, и вся затуманилась.

Горшковъ силился одушевить общество, но ему не удавалось.

Онъ игралъ, и одинъ, и съ Надей, заставлялъ Бориса играть дуэтъ съ Надей, былъ даже любезенъ съ миссъ и не дразнилъ Петиньку, но все не клеилось. Часу въ десятомъ Борисъ взялъ фуражку, и распрощался.

— Прощайте, Борисъ Николаичъ, — сказала ему Надя: — я знаю, что вы у насъ не будете теперь нѣсколько мѣсяцевъ.

И въ голосѣ бѣдной дѣвочки были чуть не слезы…

Борисъ пожалъ ей руку и промолчалъ.

— Ты со мной ѣдешь, Валерьянъ? — сказалъ онъ Горшкову.

Горшковъ сердито тряхнулъ своимъ вихромъ и проворчалъ:

— Убирайся, я съ тобой говорить не хочуі Я здѣсь еще остаюсь.

Борисъ улыбнулся, и вышелъ.

Дорогой онъ все думалъ о Надѣ. «А вѣдь я дѣйстви

тельно скверно веду себя. Какъ она добра со мной, какое участіе — и такая миленькая, а я хоть бы одно теплое слово…» И ему стало стыдно.

«Неужели я такъ поглощенъ однимь…» Онъ не досказалъ, чѣмъ… «Точно будто я потерялъ всѣ чувства и забылъ про всѣхъ для того, чтобы знать и думать только объ одномъ…»

Упреки, одинъ за другимъ, начали всплывать въ его душѣ, и ему становилось все грустнѣе и грустнѣе.

Пріѣхавъ домой, Борисъ пришелъ къ себѣ въ спальню, отпустилъ Якова и хотѣлъ запереть дверь извнутри.

Вдругъ вошла Маша. Она подбѣжала къ нему и крѣпко его обняла.

— Ты развѣ не придешь къ намъ?

— Нѣтъ, мнѣ что-то спать хочется.

Онъ сѣлъ въ большое кресло, посадилъ ее на колѣна.

— Ты и проститься не хотѣлъ придти? — спросила дѣвочка, и прибавила грустнымъ голосомъ — ты меня разлюбилъ, Борисъ…

— Что ты, Машенька! Господь съ тобой…

— Я ужъ вижу, — продолжала она — ты ужъ не тотъ; я тебя совсѣмъ не вижу, Борисъ… — И она заплакала.

Борисъ началъ ее цѣловать.

— Ты тетю больше любишь, чѣмъ меня, — говорила Маша, продолжая плакать — ты только на нее и смотришь, и ручки у ней цѣлуешь…

— Развѣ тебѣ завидно, Маша?

— Нѣтъ, не завидно. А какъ ты меня разлюбишь… ты такой сталъ мудреный, Борисъ… мнѣ страшно на тебя смотрѣть… Что съ тобой тетя дѣлаетъ? — спросила она, глядя на него своими синими прозрачными глазами.

Борисъ невольно усмѣхнулся.

— Да ты не смѣйся, Борисъ, мнѣ тебя жалко очень… не знаю почему.

И она обняла его шею.

— Тебѣ грѣшно будетъ, коли ты меня разлюбишь; папа узнаетъ — и ему больно будетъ.

Въ словахъ ребенка была чудная смѣсь дѣтскаго лепета со словами глубокой правды; каждое слово Маши проникало въ его душу. Борисъ чувствовалъ себя подавленнымъ, онъ не смѣлъ взглянуть на нее, и цѣловалъ только ея худенькіе, холодные пальчики.

Онъ вынесъ Машу на рукахъ изъ спальни — и поднялся съ ней наверхъ. На площадкѣ онъ ее перекрестилъ и жарко поцѣловалъ.

— Полно, голубчикъ, — сказалъ онъ ей — я немножко грустилъ, а ты меня совсѣмъ разогорчишь, если будешь говорить, что я тебя разлюбилъ.

— Не буду, не буду, Борянька. — И она кинулась обнимать его. — Ты не зайдешь