Книга Пока мой труд не завершен - Томас Лиготти

это сделать. Вам же совсем не хочется этого, верно? Ну не молчите же!

Ни капли не поймешь вас – Полукровок, хотел бы я сказать, но я больше не могу знать наверняка. Оказавшись здесь, я потерял свое чутье. Вы это специально со мной сделали? И я давно не ощущал тех самых колик, сам не помню, как долго – я же не вижу здесь ни часов, ни календарей. Задумываетесь ли вы вообще о времени, кем бы вы ни были? А также о пространстве, самом существовании и всей этой суете, зовущейся бытием? Веками вся эта суета была лишь нелепым месивом, вот что я усвоил. А также понял то, что именно я должен быть на воле, а остальной части этого мира, или по крайней мере большей его части, место здесь, для изучения и реабилитации, исправления и выправления. Так чего вы добиваетесь? Чего бы вы ни добивались, у вас ни черта не выходит. Снаружи по-прежнему столь же убого, как я запомнил? Весь этот ваш мир, каким бы он ни был, – он всего лишь сплошное преступление в моих глазах. Он не должен быть таким, но может быть, именно этого вы и добиваетесь специально, чтобы царил непрерывный кошмар от подъема до отбоя, от утреннего туалета до вечерней сказки.

О, они уже здесь – те самые большие мальчики! Скажи им, чтобы убрали лапы от меня! Крупные мальчики с огромными лапищами – по-настоящему ли они большие, или только наполовину? Я уверен, вскрытие могло бы все показать, если бы мне позволили. Мои родители были Маленькими лишь наполовину. Кости у них располагались по-человечески, но внутренние органы оказались сплошным месивом. Может быть, они уже начинали превращаться, уж не знаю точно. Ну а что же внутри Маленьких Человечков, доктор? Могу предполагать, что они как внутри, так и снаружи состоят из такой рыхлой субстанции, наподобие глины, из которой можно лепить любую форму – поэтому у них даже нет собственной идентичности, среди них нет индивидуальностей. Так кому же принадлежит реальный мир – нам или им? Ведает ли правая рука эволюции о том, что творит левая? Ну а что же призрачная связь? Как насчет нее? У меня есть свои теории. Я провел много времени в размышлениях. Дайте мне хоть подсказочку, хоть намек. Я нуждаюсь хоть в кусочке надежды, хоть в крупице истины, чтобы сохранять целостность. Ответь, доктор, пока меня не уволокли, – кем или чем являешься ты? И ради всего того, что осталось реального в мире, – кем или чем являюсь я сам?

Маленькая белая книжица стенаний и шорохов

Вступление: последняя беседа

ТОММИ: Почему ты даешь интервью?

ЛИГОТТИ: Люди просят меня об этом. Я очень услужлив.

ТОММИ: Услужлив?

ЛИГОТТИ: Ну да. Прямо как сейчас. Брось мне монетку, и я задвигаюсь, станцую свой странный механический танец.

ТОММИ: Знаю, знаю, театр гротеска. Тени на стенах, силуэты при полной луне. Но ты мог бы выступить и по-другому. Оживи немного свои песни и пляски. Рассмеши нас, покажи пару фокусов…

ЛИГОТТИ: Мог бы, конечно. И порой я так и выступаю. Я умею шутить, поверь. Время от времени я – тот еще гуманист.

ТОММИ: Не особо-то и заметно.

ЛИГОТТИ: Ты ко мне несправедлив. Я просто говорю честно, что в этом плохого? Неужто ты думаешь, что люди хотят, чтобы я им лгал?

ТОММИ: Не совсем. Но иногда кажется, что ты слишком усердствуешь. Как будто даже получаешь удовольствие от того, что ты – марионетка с диспепсией.

ЛИГОТТИ: Ну, может быть, и так. Приходится работать с тем, что у тебя есть.

ТОММИ: В твоем случае это может немного поднадоесть.

ЛИГОТТИ: Тебя-то кто спрашивал? И вообще, что это за интервью такое? То, что кажется тебе надоедливым – здоровое и забавное проявление моей психики. И твоей – тоже, если позволишь мне указать на очевидное.

ТОММИ: Сейчас ты просто ведешь себя легкомысленно.

ЛИГОТТИ: А ты себя – как бесчувственный болван.

ТОММИ: Значит, будет либо по-твоему, либо – никак?

ЛИГОТТИ: Я стараюсь быть уравновешенным в своих экзистенциальных оценках. Воздай мне должное.

ТОММИ: Это что-то вроде легкомыслия, тебе не кажется? Вываливать на читателя кучу дымящейся черноты, а затем забирать обратно пару чайных ложек.

ЛИГОТТИ: Это лучшее, что я могу сделать и сохранить хоть каплю самоуважения. Но ты не хуже меня знаешь, что я не ломаю комедию, не пускаю пыль в глаза. Почти все здесь – сущая правда.

ТОММИ: Ну ничего себе. Раз так, то нелегко быть тобой.

ЛИГОТТИ: Нелегко быть кем угодно – вот истина, которую я хотел бы донести.

ТОММИ: Я тебя услышал.

ЛИГОТТИ: Спасибо за уступку.

ТОММИ: Не расслабляйся. Я – твой злобный близнец, и я здесь не для того, чтобы утешать тебя. Жди пыток.

ЛИГОТТИ: Ты слишком много болтаешь.

ТОММИ: Это тебе стоит следить за языком.

ЛИГОТТИ: Кстати, не могли бы мы просто прекратить этот разговор и объявить ничью? Ты вызываешь у меня стенокардию.

ТОММИ: Это страх.

ЛИГОТТИ: Да ладно. Серьезно?

ТОММИ: Серьезнее некуда. Ты серьезен, я серьезен. И ты всерьез часто говоришь о страхе так, будто у тебя над ним есть контроль. Но на самом деле неожиданный маневр всегда возможен, не так ли?

ЛИГОТТИ: Прошу прощения. Признаю ошибку. Хотя, уж ты-то мог бы отнестись к моим заблуждениям снисходительнее.

ТОММИ: С чего бы вдруг? Лишь потому что я – это ты, а ты – это я? Ну нет, если сам себя не пожуришь – никто не пожурит. Таковы правила игры.

ЛИГОТТИ: Да, стоило мне быть осмотрительнее, я ведь немало писал о существах вроде тебя. Где же ты был, двойник, когда мои нервы сгорали под гнетом переплавляемых в страшные байки кошмаров?

ТОММИ: Вечно ты задаешь эти переусложненные метафорами риторические вопросы. Порой уши вянут от тебя.

ЛИГОТТИ: Так все-таки – где же ты был?

ТОММИ: Я всегда был рядом. Я инженер твоих кошмаров, компаньон твоего мозга на протяжении всего долгого дня. Как шеф-повар, я готовлю тебе ощущения, которым нет названий ни в одном словаре.

ЛИГОТТИ: Оставляя мне задачу попытаться объяснить необъяснимое. Воистину, ты – непревзойденный мучитель.

ТОММИ: А ты