Книга Ангел Габриеля - Марк А. Радклифф

— Мы могли бы съездить и что-нибудь привезти, — пробормотал Майкл.

— Ты знаешь ее адрес? — спросил Джеймс.

— У меня есть телефонный номер, по которому можно позвонить…

— Слушай, как насчет ближайших выходных? Я тебя отвезу. Можешь не сомневаться. Понятно, что на выходных эта бритоголовая крошка сможет посидеть здесь подольше, согласен?

— В общем… да, — согласился Майкл. — Это было бы неплохо. Спасибо, Джеймс. Я позвоню той женщине, у которой поселилась Джули. Дам ей знать, что мы приедем.

Джеймс сочувственно улыбнулся. Мысленно он уже повернулся к стоящей перед ним толпе, вскинул руки, вызвав шквал аплодисментов, и громко выкрикнул: «Результат!»

40

Майкл завел с Линн разговор о поездке в Норидж. Он опасался, что подруга Джули сочтет это за попытку уклониться от совместных дежурств. К его удивлению, ничего подобного ей даже не пришло в голову. Когда он предложил привезти какие-нибудь вещи Джули, например музыкальные записи, любимые духи — вообще что-нибудь, способное стимулировать ее пробуждение, она с энтузиазмом закивала:

— Я и сама об этом думала.

Они довольно скоро начали сидеть с Джули вместе, а не по очереди, как в первые пару дней. Они разговаривали сначала шепотом, затем погромче, словно беседуя за чашкой кофе, а не у постели коматозной подруги, которую оба любят. Пока они разговаривали, Майкл понял, что ему приходится развеивать не сомнения Линн, а свои собственные. Он верил, что идея окружить Джули памятными для нее вещами, проигрывать музыку или наполнить палату ее любимыми красками хотя и продиктована отчаянием, однако действительно может принести пользу. Только он понятия не имел, что это будут за вещи. Он переживал не о том, сможет ли заполучить послание, записанное для нее любимой кинозвездой, или пригласить в палату Леонарда Коэна.[111]Он боялся, что его растерянность лишний раз доказывает, что на самом деле он не знает ее и не имеет права не только ее любить, а даже просто сидеть у ее постели. И в глубине души Майкл спрашивал себя, не собирается ли он отправиться за дорогими для Джули вещами, чтобы узнать ее получше. У Линн, которая знала Джули чуть ли не целую вечность, было свое мнение.

— Джули ничего не оставляла себе на память, — сказала Линн. — Она всегда находила причину, чтобы быть там, где она есть, и оставалась до тех пор, пока эта причина не переставала казаться ей убедительной.

— Так, значит, ехать за ее вещами бесполезно?

— Этого я не говорила, — покачала головой Линн. — Если мы можем сделать хоть что-то способное помочь, то нам следует это сделать, сколь призрачной ни казалась бы надежда на успех.

Майкл кивнул. Чем дольше говорила Линн, тем добрее казалась и тем больше ему хотелось продолжать их разговор.

— Дело в том, что я не знаю, что может помочь. Какие вещи способны вызвать у нее отклик? Думаю, в этом отношении я ее совершенно не знаю.

— Музыка, конечно музыка, однако музыкальные вкусы у нее очень необычные. Лет в двадцать она вообще оценивала людей исключительно по тому, какую музыку те слушают, — пожала плечами Линн. — Просто привези ее диски, даже если никогда не слышал о таких музыкантах, и что-нибудь из одежды.

— Джеймс сказал, что у него дома осталось что-то из ее вещей.

Линн подняла брови:

— Вот как? Трудно представить, чтобы Джули что-то после себя оставила. Ведь она не собиралась возвращаться. Если у него что-то и есть, то, скорее всего, для нее это не представляет ценности.

Какое-то время они сидели молча, затем Линн сказала:

— Когда Джули уходит, она уходит навсегда. Собственно, она даже не оглядывается назад. Какое-то время она жила в Мексике с одним человеком. Не совсем понимаю зачем. Это был старый художник, в инвалидной коляске. Она вроде бы претендовала на роль его музы, и ему, насколько я знаю, это пришлось по душе. Ей нравились его картины, и сам он поначалу тоже ей нравился, причем его возраст и инвалидность ничего для нее не значили. Но через какое-то время он стал вести себя как настоящий идиот. Когда он бывал трезв, то уверял, будто его истерики — «печь, в которой выпекаются его работы», что было слишком претенциозно для человека, который ничего не продал за последние пятнадцать лет. Джули говорила, что он похож на тринадцатилетнего мальчика, в котором играют гормоны. Ей стало скучно, и она собиралась от него уйти. Наверное, он это почувствовал и однажды ночью, выпив чересчур много текилы, поджег занавески в ее спальне.

— Интересно, соорудил ли он до того пандус, чтобы смыться из горящего дома? — спросил Майкл, которому сразу не понравился этот инвалид.

Линн улыбнулась:

— Странная представляется картина, правда?

Они погрузились в спокойное, лишенное напряженности молчание. Майклу совсем не хотелось уходить.

— Я постараюсь вернуться поскорее. Думаю, поездка туда и обратно займет у меня часов пять.

— Пожалуй, немного больше. Если что-нибудь изменится, я сразу же сообщу.

— Спасибо, — поблагодарил он, однако не двинулся с места.

— Слушай, это, конечно, не мое дело, но я хотела кое-что сказать об этом твоем приятеле.

Майкл поглядел озадаченно. Он не понимал, о каком приятеле идет речь.

— О том, который сюда приходит. Ну, о том, которого Джули некоторое время терпела рядом с собой.

— Ах да, о Джеймсе… конечно.

— Не доверяй ему.

— Не понимаю… не доверять в чем?

— Я хочу сказать, что, по моему мнению, ему не стоит верить. Надеюсь, ты не в обиде. Знаешь, я не стала бы об этом заговаривать, если бы сочла не важным, но, по-моему, это важно. У него что-то на уме.

— Это недалекий, пекущийся лишь о собственных интересах приспособленец. Ты, наверное, хочешь сказать именно об этом? — улыбнулся Майкл.

— Да, и это, разумеется, тоже, но я… я хорошо разбираюсь в подобных вещах… чуть было не сказала, спроси у Джули, но сейчас она не ответит. Так что смотри сам. Ладно?

— Ладно, — пообещал Майкл, который давно воспринимал Джеймса как уже начавший проходить фурункул, то есть как человека, который не способен причинить серьезный вред — ну разве что донимать чем-нибудь и клянчить кофе и сэндвичи. Однако и проходящий фурункул может снова воспалиться, если его вовремя не вскрыть, когда есть такая возможность.

41

Элли лежала в затемненной комнате на гинекологическом кресле. На ней была далеко не новая, зато мягкая хлопковая ночная рубашка с колокольчиками и ромашками, закатанная до пояса. Иззи стояла рядом с ней, Мойра и Сэм ждали в приемной. В углу кабинета, под потолком, висел экран, на котором Элли предстояло увидеть эмбрионы до того, как они уже окажутся внутри. Ей собирались имплантировать два эмбриона и еще три заморозить на всякий случай, для подстраховки или — но об этом она боялась даже думать — для того, чтобы в будущем она смогла зачать еще одного ребенка. Доктор Самани сказал, что с точки зрения статистики пять эмбрионов маловато, однако, если учесть, что сперму взяли у человека, лежащего в коме, и что вопрос о качестве спермы у коматозных больных недостаточно изучен, в этом нет ничего удивительного. Он также осторожно добавил, что состояние здоровья самой Элли тоже могло сыграть свою роль, но отметил, что, принимая во внимание все случившееся, она держится просто молодцом.