Книга Соломон Кейн. Клинок судьбы - Роберт Говард

Вот налетела завывающая толпа, и англичанина охватило истинное упоение боем. Враги изумленно остановились, когда перед ними из-за дерева появился рослый угрюмый белый мужчина, и один из них тут же упал, сраженный в сердце пулей из пистолета, еще остававшегося у Кейна. Но изумление быстро прошло, и они с криком насели на безумца, осмелившегося в одиночку бросить им вызов.

Соломон Кейн встал спиной к большому дереву, чтобы никто не мог подобраться к нему с тыла, и его длинная рапира замелькала в воздухе, выписывая светящиеся круги. Какой-то араб и при нем трое не менее свирепых союзников старались достать его изогнутыми клинками, прочие же крутились поблизости, рыча, словно дикие звери. Каждый усердно пытался всадить в него либо лезвие, либо пулю, и мешало им только опасение покалечить своих.

Проворная рапира успешно отбивала удары ятаганов. Вот, сраженный ею, умер араб; кончик рапиры уколол его в сердце и тут же выпорхнул обратно, чтобы пронизать мозг размахивавшего саблей чернокожего воина. Еще один бросил саблю и прыгнул вперед, желая сойтись с англичанином в рукопашной. Кинжал в левой руке Кейна выпустил ему кишки, и пуританин был вознагражден мгновением отдыха: нападавшие отступили в некотором смущении. Однако сейчас же у самой головы Кейна в дерево впилась тяжелая пуля, и англичанин приготовился к тому, чтобы кинуться на врагов и неизбежно проститься с жизнью в их гуще. В это самое время к месту сражения подоспел сам шейх. Он живо подзадорил своих подданных с помощью длинного хлыста, и Кейн слышал, как он кричал на воинов, побуждая их непременно взять неверного живьем. Кейн ответил на этот призыв тем, что метнул свой кинжал. Острое лезвие рассекло тюрбан предводителя и глубоко засело в плече воина, стоявшего у него за спиной.

Шейх выхватил из-за кушака отделанный серебром пистолет, грозя своим людям немедленной смертью, если они не схватят дерзкого неприятеля, и они вновь устремились в отчаянную атаку. Один из них так и налетел грудью на Кейнову рапиру. Следовавший за ним араб с безжалостностью опытного воина швырнул раненого, несмотря на вопли и визг, еще дальше вперед, на клинок, так что тот по рукоять вошел в бьющееся тело. Рапира застряла, и прежде, чем Кейну удалось ее высвободить, вся стая налетела на него с криками торжества и попросту задавила числом. Ощутив со всех сторон вцепившиеся руки, пуританин невольно пожалел о кинжале, брошенном в шейха. Но даже и без кинжала его не так-то просто было скрутить.

Кровь потоками заливала лица: железные кулаки англичанина уродовали нападавших, с одинаковой легкостью проламывая черепа и вышибая зубы. Кто-то, согнувшись в три погибели, откатился назад: крепкий удар коленом пришелся воину в пах. И даже тогда, когда Кейна прижали к земле и навалились сверху, не давая возможности пускать в ход кулаки, его длинные, худые пальцы проникли сквозь чью-то спутанную бороду, чтобы сомкнуться на жилистом горле. И такова была хватка этих пальцев, что сильные мужчины с трудом разжали их втроем, а позеленевшая жертва долго еще растирала помятую шею, кашляя и задыхаясь.

И вот наконец, все в поту после невероятной схватки, они связали Кейна по рукам и ногам, и шейх, засовывая за шелковый кушак пистолеты, подошел взглянуть на пленника самолично. Лежа на земле, Кейн угрюмо смотрел снизу вверх на высокого сухопарого араба, разглядывая ястребиное лицо с курчавой, черной как смоль бородой и наглыми карими глазами.

— Я — шейх Хассим бен Саид, — сказал наконец араб. — А ты кто?

— Меня зовут Соломон Кейн, — прорычал пуританин, отвечая шейху на его родном языке. — И знай, нехристь, собака, что перед тобой — англичанин!

В темных глазах араба замерцал интерес.

— Сулейман Кахани, — проговорил он, переиначивая на свой лад английское имя. — Весьма, весьма наслышан. Ты, говорят, сражался против турок и заставлял берберийских корсаров скулить, зализывая раны…

Кейн не снизошел до ответа. Хассим передернул плечами.

— За тебя, — сказал он, — заплатят отличную цену. Быть может, я даже в Стамбул тебя отвезу. А что? Там найдутся шахи, жаждущие иметь среди своих рабов подобного человека. Кажется, я даже припоминаю одного из них. Его зовут Кемаль Бей, он мореплаватель. На лице у него глубокий шрам, который ты ему подарил, и самое слово «англичанин» вселяет в него ненависть. Да! Вот кто не пожалеет денег, только чтобы тебя приобрести. Смотри, франк, я оказываю тебе честь: ты будешь удостоен отдельного стражника. Ты пойдешь не в общей веренице и без ярма. Ты будешь свободен… не считая рук, разумеется.

Кейн вновь промолчал. По знаку шейха его поставили на ноги и освободили от пут, оставив только руки намертво связанными за спиной. На шею ему надели прочную веревку, другой конец которой был вручен здоровенному воину, не расстававшемуся с длинным изогнутым ятаганом.

— Как тебе нравится, франк, та честь, которую я тебе оказал? — глумливо осведомился шейх.

— Да я вот раздумываю… — отозвался Кейн. Он говорил медленно, и в низком голосе его отчетливо звучала угроза. — Я, пожалуй, променял бы спасение моей бессмертной души на то, чтобы встать в одиночку и безоружным против тебя и твоей сабли и голыми руками вырвать у тебя из груди сердце…

И такова была сдержанная, но страшная ненависть в его голосе, такая неукротимая ярость горела в глазах, что закаленный вождь, привыкший считать себя бесстрашным, побледнел и невольно подался назад, отшатнувшись, словно от взбешенного и очень опасного зверя…

Очень скоро Хассим, конечно, вновь принял обычный надменный вид и, отдав короткий приказ своим подручным, вернулся в голову каравана. А Кейн возблагодарил судьбу, заметив, что короткая заминка, вызванная схваткой с ним и его поимкой, позволила едва не погибшей девушке хоть как-то прийти в себя и передохнуть. Нож для свежевания дичи успел только коснуться ее, не более; ее качало из стороны в сторону, но идти она все же могла. Ко всему прочему, близилась ночь, а это означало, что довольно скоро охотникам за рабами волей-неволей придется разбивать лагерь.

Делать нечего, англичанин побрел вперед по тропе. Его страж следовал в нескольких шагах, держа огромный ятаган наготове. Кейн также отметил — и это некоторым образом польстило ему, — что еще трое воинов неотступно следовали за ними, держа мушкеты на руке и не давая фитилям погасать. Они уже имели случай уразуметь, с кем связались, и больше рисковать не хотели. Они также собрали оружие Кейна. Это было очень неплохое оружие, и Хассим немедленно взял его себе. Он презрительно отбросил только посох-талисман, увенчанный кошачьей головкой, и один из диких воинов тотчас его поднял, чтобы присвоить.

Потом Соломон обратил внимание, что рядом с ним держится еще один из арабов, худой седобородый старик. Казалось, этому человеку хотелось заговорить с пленником, но мешала некая робость. Кейн поневоле задумался о природе столь странной застенчивости. Оказывается, все дело было в посохе, который араб отобрал у завладевшего им чернокожего и теперь неуверенно вертел в руках.

— Я Хаджи Юсиф и ничего против тебя не имею, — неожиданно проговорил седобородый. — Я не участвовал в нападении на тебя и предпочел бы быть твоим другом, если бы ты мне позволил… Прошу тебя, франк, скажи мне, откуда появился этот посох? И как вышло, что он попал к тебе в руки?