Книга Харроу из Девятого дома - Тэмсин Мьюир

Ортус из Первого дома лежал на спине у задней стенки мусоросжигательной печи. Его грудь представляла собой аккуратную кровавую полость – копье ударило точно в сердце. Обычного человека, пусть даже опытного адепта, это убило бы на месте. Он лежал, прижав к груди подбородок. Больше в печи никого не было.

Вражда между тобой и святым долга закончилась. Твой враг был убит без твоего участия. Ты почувствовала себя обманутой.

Святая радости и святой терпения были… заняты другим делом, включавшим в себя бога и еретический трехсторонний обмен слюной. Ианта ушла от тебя, приоткрыв искусанные губы и демонстрируя, как она одинока. Может быть, она, трезвея с каждым шагом, направилась к маленькой часовне, где Ортус склонился над мертвой женщиной? Может быть, его сердце пробили ради тебя? Оставила бы она столько крови, пришла бы она сюда?

Труп Ортуса тяжело задышал в мусоросжигательной печи и закашлялся, хотя ты не услышала ни звука.

Ты видела, как он, дрожа, поднял руку, чтобы прикрыть обнаженную багровую рану. Загрохотал, оживая, механизм печи. Ты развернулась и посмотрела вверх. В будке управления стояла Цитера, залитая ярким белым светом. Она тяжело навалилась на какую-то рукоять и смотрела на тебя мутными мертвыми глазами. Лицо мертвой женщины покрывала засохшая кровь, в грязных волосах виднелись цветочные лепестки.

Плоть была мертва, но живая, горячая, яркая ненависть горела на этом лице. Ты смотрела на ходячий труп в тесной будке, почти видела излучаемый ею гнев. Ты замерла под ее взглядом, а она подалась вперед – двигалась она так, будто бросала вперед все конечности по очереди, как будто ее тело было тяжелей свинца, а каждый сустав хрустел под немыслимой тяжестью. Глядя тебе прямо в глаза, она щелкнула переключателем.

Клапаны застонали и дохнули жаром. Казалось, что заводится какой-то огромный двигатель. Потом Цитера развернулась и, вразнобой выбрасывая вперед конечности, убрела.

Ортус посмотрел на тебя из печи. Глаза его в полумраке казались очень темными. Ты не чувствовала всплеска некромантической силы, не видела попыток спасти себя: третий святой на службе Царя Неумирающего смотрел на тебя… беспомощно. Он лежал перед пламенем, и в груди его зияла дыра.

Ты подумала, что сможешь собрать пепел в коробочку и сохранить его. Представила, какой конструкт можно было бы поднять из этих кирпичиков, из костей священной десницы, человека, который в процессе священного перехода использовал чужую душу, чтобы зажечь свое яростное сердце. Ты подумала, что сможешь проспать целых шесть часов подряд, в своей кровати, одна. Ты подумала, что докажешь свое психическое здоровье: Ианте, Мерси, богу. Ты решила следовать за Цитерой, босиком бежать по лестнице, в фильтрационные залы, догнать этого неуклюжего кадавра на ходу. Ты представила, что разрешишь загадку.

А потом ты нарастила на ладонях толстые слои хрящей, схватилась за ручку дверцы и дернула изо всех сил. Дверь не отреагировала. Живая кость рванулась из кончиков твоих пальцев длинными острыми когтями, и ты немедленно обломала их в кровь. Боль отвлекала, и ты заорала в голос, чтобы сосредоточиться. Осколки костей ты превратила в целую паутину из фаланг и плотных костей ладони, прижала эту паутину к дверце, обратила кости жидкостью, а жидкость – жидким прахом в микрометр толщиной, в очень – маленький – конструкт.

Ты влила эту жижу в микроскопический зазор между дверцей и стенкой. Механизм печи взревел где-то у тебя над головой, громко хлопнул – святой долга взглядом следил за полупрозрачной жидкостью, разлившейся у его ног. Ты сорвала дверцу с петель, отшвырнула ее через всю комнату в безумном, идиотическом, прекрасном порыве, и вошла прямо в лепестки химического пламени. Сигнализация надрывалась наверху, как будто ее тоже поджаривали до смерти.

Когда ты увидела красновато-белую струю пламени, ты еще не знала, что ее жара хватит, чтобы расплавить сталь. Ты видела только то, что должна была сделать. Одна из рук с пальцами из жидкого праха распалась на два скелета, которые казались влажными – их покрывал живой прах. Ты послала их вперед, чтобы они вытащили Ортуса за ноги. Ты зацепила их позвоночники и превратила их в сплошную стену из твердой кости, в бурлящую лавину вонючего, жидкого, возобновляемого костного мозга, встающего против пламени тысячеслойным барьером, который все рос, рос и рос по мере того, как пламя пожирало и пожирало его. Ты содрала гребаную эмаль с собственных зубов и добавила ее к этому хлюпающему, обгорелому слою. Впервые с тех пор, как ты стала ликтором, ты поняла предел своих сил, столько костей ты швырнула в огонь. Этот предел был так далеко впереди, что ты не смогла его разглядеть.

Печь дрогнула. Сигнализация заходилась криком. Ты схватила Ортуса и потащила его по краю печи, пока масса раскаленной расплавленной кости неслась от дверцы. Ты утащила его прочь от этой палящей, удушающей, убийственной волны, положила у стены.

Он был еле жив и не открывал глаз. Ты развела его руки в стороны и внимательнее посмотрела на разорванное сердце. Раны закрывались, но очень медленно, куда медленнее, чем ты ожидала. Синюшные губы дрожали от усилий, а сердце постепенно рубцевалось. Он был ликтором, и ему сравнялось десять тысяч лет. Ты не понимала.

Святой долга произнес хрипло и торжественно:

– Обереги из свежей крови. Каждую ночь.

– Что? – спросила ты, так удивившись, что даже не побоялась показаться идиоткой.

– Не могу высасывать талергию… свежую. Танергию легко. В смеси с талергией… сложнее. Не надо костяных оберегов. Кровь. Поняла? Обереги из свежей крови. Каждую ночь. Их мне не одолеть.

Говорил он отрывисто, хрипло, с трудом проталкивая в легкие воздух. Печь продолжала выплевывать раскаленную добела полужидкую кость, от которой пахло смертью. Святой долга не открывал глаз. Он упрямо закончил:

– Ты защитишься от нас.

Можно было бы задать много вопросов куда умнее. Но тот, который пришел тебе в голову первым – кстати, он был не худшим, – оказался таков:

– Почему?

Он не ответил. Дернулся, повернул голову и влажно закашлялся. Потом потянулся вперед, уперся окровавленной ладонью тебе в голову, почти закрыв лицо, касаясь кончиками пальцев висков и щек, пытаясь то ли удушить, то ли благословить.

– Я знаю, что ты здесь, – прохрипел он. – Убей меня, если хочешь. Я увижу тебя слепыми глазами, услышу глухими ушами… как тень, проскользнувшую по стене, тень, убитую светом… стоп. Не здесь. Не сейчас. Забудь об этом, любовь моя. Я просто хочу правды… через столько лет.

Ортус опустил руку и с нажимом сказал:

– Просто объясни. Почему ты тогда взяла с собой…

Голос с другой стороны комнаты проревел:

– Харроу!

На лестнице стоял бог. Растрепанная Мерсиморн стояла рядом с ним. В паре шагов за ними виднелся Августин, еще более растрепанный, с помадой на воротнике. Ортус замолчал. Ты встала. Воздух опалил кончики волос, ударил тебя по лицу. Император стоял на окровавленных ступенях и слушал вой сигнализации. Печь печально взвизгнула – кто-то шевельнулся в прозрачной будке – звякнула и затихла. В мгновенной белой вспышке расплавленная кость превратилась в мягкий порошок, а затем, у тебя на глазах, рассыпалась невидимым прахом.