Книга Дело пропавшей балерины - Александр Красовицкий

Тарас Адамович спросил:

— И какие вы ему картины показали?

— Несколько натюрмортов, Софию Киевскую. Он качал головой и говорил: «Не то». Спросил, нет ли у меня больше картин с балеринами. Мол, если не могу продать «Веру», то хотя бы портрет какой-нибудь другой балерины — она бы напоминала ему о Вере Томашевич. Я показал.

— Что было дальше? — спросил бывший следователь.

— Он рассказывал о Вере, о том, какая она невероятная. Вы же слышали об ее музыкальном слухе?

— Да.

— А о том, что она могла бы танцевать Одетту-Одиллию? Он говорил, что хотел бы увидеть ее в роли лебедя. Я продал ему картины… Я должен был догадаться, — Щербак посмотрел на Тараса Адамовича.

— Да. Мы нашли информацию о двух пропавших балеринах, Бронислава Нижинская опознала их на тех картинах. Это дало нам основание получить ордер на обыск вашей квартиры. Кроме Веры вы похитили еще двух — Наталью и Машер.

— Марьяну. Она любила, когда ее называли Марьяной. Мечтала о Париже. В Париже сейчас очень популярны русские балерины.

Холодом повеяло от его последней фразы, Тарас Адамович помрачнел. Мира не сразу поняла, почему странное ощущение тревоги вдруг появилось откуда-то, будто из-за плеча Щербака, застыла, пытаясь понять.

— Марьяна мертва, — сказал Тарас Адамович.

Щербак вздрогнул, посмотрел ему в глаза, кивнул:

— В последнее время я очень невнимателен. Оговорился…

— Да, вы о ней говорите в прошедшем времени.

— Мне жаль, — он коснулся рукой виска, — так вышло.

— Тарас Адамович… — начал Менчиц.

— Нет, рановато, — остановил его бывший следователь.

— За дверью полиция? — заинтересованно спросил Щербак.

— Да.

— Почему же вы не позовете их?

— Хотим выслушать историю до конца.

— А если я откажусь дальше ее рассказывать? — лукаво спросил художник.

— Почему же? Уверен, она интересна, и вам есть чем нас удивить.

— Вы мне льстите. Тем более, что я не знаю с чего начать.

— Рассказывайте по порядку. Например, начните с того, за что так ненавидите Вацлава Нижинского и его сестру.

Древний город скатертью простирался перед ними. Александр Мурашко открыл здесь свой Парнас. Его ученик и коллега Олег Щербак рассказал им здесь о том, как похищал киевских балерин. Вера слушала с надеждой. Менчиц — с чувством отвращения, которое даже не пытался скрыть. Бывший следователь, который видел в своей жизни много похитителей и убийц, — с тихой печалью в глубине внимательных глаз.

Если бы Георгий Рудой захотел отнести Олега Щербака к какой-то группе преступников, смог ли бы он классифицировать его? Как знать. Мир дрожит и трепещет — так сказала ему Бронислава Нижинская. Порождает новых преступников. Не тех, которые руководствуются мотивами выгоды или мести. Ведь не месть и не выгода вынудили Олега Щербака прийти в Интимный театр в один из последних августовских дней. Лето заканчивалось, он считал, что сможет удержать его, если будет действовать решительно.

XXVIII
Спаситель

Нижинская грустно улыбалась не ему — своему изображению на стекле в библиотеке Александры Экстер.

— Знаете, — сказала она Тарасу Адамовичу, — в то время, когда наша мама избрала судьбу танцовщицы, это было не слишком престижно. Скорее считалось, что таким образом девушка губит себя. Однако именно в балетной труппе она встретила нашего отца, Томаша, короля прыжков. Вацлав, наверное, прыгает сейчас так, как прыгал отец. Он был на пять лет моложе мамы, поэтому она не сразу дала согласие на брак. Они танцевали в провинциальных балетных труппах вместе — Томаш и Элеонора, но неукротимый характер отца звал его на сцену цирка — он начал ставить акробатические трюки. В конце концов, они очутились в Киеве, стали выступать в цирке Крутикова. В этом городе и родился Вацлав.

— Они циркачи, а не танцовщики балета, — сказал Тарасу Адамовичу художник Олег Щербак в бывшем помещении рисовальной школы. — Вот в чем дело. Нельзя прийти в балет из цирка и возвеличить танец, но можно испоганить, извратить его. Когда я шел в тот вечер в Шато де Флер, мне хотелось поднять с мостовой какой-нибудь камень и бросить в окно цирка. Не бросил. Не потому, что испугался, а потому что знал — так я ничего не изменю. У меня был другой план. Я прошел мимо.

Говорят, Петр Сильвестрович Крутиков, сын генерал-майора Сильвестра Федоровича Крутикова, изначально заказал проект здания цирка Владиславу Городецкому. Однако предложенное ему не понравилось, и тот обратился к другому архитектору — немцу Эдуарду Брадтману. Строительство обошлось Крутикову значительно дороже, чем он рассчитывал, однако уже в 1903 году Hippo-palace приветствовал в своих стенах публику, жаждущую зрелищ. Это был едва ли не самый первый в Европе двухэтажный цирк со стеклянным куполом, электрическим освещением и гардеробной. Паровое отопление обеспечивало тепло в помещении, что позволило посетителям приходить в праздничных нарядах, оставляя верхнюю одежду на первом этаже.

Крутикова ожидала блестящая карьера чиновника, однако он избрал другой путь. Юноша увлекался лошадьми, дрессировал их и в дальнейшем начал выступать с цирковыми номерами, которые восхищенная публика встречала овациями. Лошади исполняли все команды Крутикова, которые он посылал им едва заметными взмахами руки в белой перчатке, умели угадывать флаги разных государств, ходили по канату и по горлышкам деревянных бутылок, играли роли официантов. Еще до открытия цирка в Киеве, Крутиков совершил триумфальное турне по Европе, в Париже весь город был оклеен афишами о выступлениях дрессировщика, за несколько месяцев до представления билетов в кассах было не достать. В Hippo-palace его владелец выступал со своей группой дрессированных лошадей только несколько раз в году, все остальное время удобную цирковую арену использовали театральные коллективы, известные певцы или актеры. Здесь выступала хрупкая балерина Элеонора Нижинская и ее муж — король мазурок и гопаков, сумасбродный балетмейстер Томаш Нижинский, вырвавший у жены согласие на брак угрозами о самоубийстве в случае отказа.

— Вацлав напомнил мне отца, — молвила прима-балерина Киевского оперного театра, — когда сказал Дягилеву, что покинет «Русские сезоны», но ничего не изменит в хореографии «Фавна».

— Почему ваш брат ушел из Мариинского театра? — спросил Тарас Адамович.

— Выступал в «Жизели», на балете присутствовала вдова-императрица. Ее разгневал слишком откровенный костюм Вацлава, на следующий же день его выгнали из театра.

— Почему вы ушли за ним?

— Зачем оставаться? Вацлав — само воплощение балета. Балет — не стены театра. Он живет в движениях и позах, жестах и трепете танцовщиков. До Вацлава в Мариинском театре на сцене замечали только прим-балерин. Мужчины были нужны лишь для поддержек. Вацлав открыл Петербургу настоящий мужской балет. Петербург не был готов видеть его. Зато готовым оказался Париж.