Книга Безжалостное обольщение - Джейн Фэйзер

— Да, — уныло согласилась она. — Наверное, ты прав. В конце концов, ты ведь гораздо опытнее меня.

Ему показалось, что нотка иронии прозвучала в этом утверждении, или он ошибся? Однако Доминик решил отбросить сомнение, и недвусмысленно подтвердил:

— Да, я опытнее. Поговорим, когда я вернусь.

— Если ты вернешься, — сказала Женевьева, направляясь к двери.

— Я определенно намерен именно так и поступить! А пока вернись и поцелуй меня на прощание.

С вымученной улыбкой она подошла и нехотя подставила лицо для поцелуя. Но даже за этой сдержанностью Доминик не мог не ощутить ее врожденную, естественную страстность, которая пленяла так же, как и вдохновляла его. Последовательно разрушая ее оборонительные заграждения, он то обводил языком ее губы, то погружался в глубину ее нежного и сладкого рта, одной ладонью сквозь платье прижимал сосок, другой сжимал ягодицы, пока она не сдалась и со всхлипом не прильнула к нему. Когда кончик его языка дразняще заскользил по ее ушной раковине и нырнул в глубину, Женевьева издала глухой стон и прижалась к нему в безумном восторге сладостной муки.

— Мне не следовало этого делать, — тихо сказал он, отрываясь от ее лица с покрасневшими от поцелуев губами; взгляд ее карих глаз стал тяжелым от желания, и Доминик знал, что такое же желание она видит в его глазах. — Никогда не надо начинать того, что нельзя закончить.

Она опустила руки и разгладила складки на шали:

— Пришло время воевать, а не любить, месье Делакруа. Как и все особы моего пола, я останусь здесь и буду терпеливо ждать вашего возвращения.

— Ты вовсе не такая, как «все особы твоего пола», — вздохнул Доминик, глядя ей прямо в лицо.

— Но не такой ли ты хотел бы меня сделать? — спросила она. — Мне показалось, что именно в этом ты меня убеждал все утро.

— Я не хочу ссориться с тобой, Женевьева. Иди, пока один из нас не сказал чего-нибудь, о чем мы оба потом пожалеем. В дверях она обернулась, закусив верхнюю губу, и попросила:

— Возвращайся невредимым.

— Всеми правдами и не правдами! — пообещал он. — У нас ведь еще одно дельце не закончено.

— Да, конечно — Она послала ему воздушный поцелуй и вышла.

Женевьева спешила домой. На улицах царило всеобщее возбуждение. Колокола собора Святого Людовика звонили не переставая, и к площади перед собором отовсюду бежали мужчины с мушкетами, пистолетами и шпагами. Женщины собирались на углах и с испуганными лицами перешептывались, наблюдая, как по призыву генерала Джексона их мужья, отцы, братья готовятся к обороне.

Добравшись до своей спальни, Женевьева сбросила маскарадный костюм и, прежде чем спуститься вниз, быстро переоделась. Она слышала, как в гостиной жалобно рыдает испуганная Элиза, а Лоренцо уговаривает ее своим, как всегда, патетическим басом. Потом в их диалог ворвался раздраженный и безапелляционный голос Виктора, сразу же заставивший зятя замолчать. Женевьева незаметно проскользнула в комнату.

— А, вот и ты, дорогая, — встрепенулась Элен; ее и обычно-то бледное лицо было теперь смертельно белым. — Это так ужасно! Британцы — на озере Борн и могут в любой момент атаковать город.

— Так это поэтому звонят колокола?

— Генерал Джексон собирает всех мужчин, которые способны держать в руках оружие, — прорыдала Элиза. — А Лоренцо нездоров…

— У него, видите ли, острый приступ дизентерии, — взорвался Виктор. — Чертовски вовремя!

— Но он же не виноват, папа, — сказала Женевьева, во всеобщей сумятице забыв о том, что ей бы лучше не привлекать к себе отцовского внимания.

Но Николас с редкой для него готовностью помочь грудью бросился на амбразуру, успев отвлечь внимание Виктора за мгновение до того, как уже сделанный им глубокий вдох чуть было не извергнулся потоком брани:

— Мы должны идти немедленно, — заявил он, сосредоточенно проверяя, надежно ли пристегнута к поясу шпага. — Негоже нам являться на площадь последними.

— Да-да, конечно. — Мысль о том, что Латур — не важно какой, по рождению или по свойству — может в такой момент оказаться не в первых рядах, тут же заставила Виктора, забыв обо всем, броситься к выходу.

Лоренцо похлопал плачущую Элизу по плечу и уверил, что под опекой мачехи она будет в полной безопасности, а когда Элиза запричитала, что ее беспокоит отнюдь не собственная безопасность, снова, на сей раз молча и скорбно, похлопал ее по плечу и поспешил к выходу.

Николас взглянул на Женевьеву, словно хотел ей что-то сказать, но передумал. Элиза и Элен дали волю слезам, а Женевьева, наблюдая за этой сценой, не без иронии подумала, что ей и заплакать-то нельзя, поскольку предполагается, что у нее нет никого, о чьей безопасности следовало бы тревожиться. Не то чтобы слезы подступали к горлу при мысли о Доминике. Просто хотелось стоять рядом с ним на мостике «Танцовщицы», слышать, как он уверенно командует боевым фрегатом, отдавая хладнокровные, ясные, решительные распоряжения, хотелось быть частью этой военной операции, вместо того чтобы сидеть с плачущими женщинами и бить баклуши!

— Элиза, если ты будешь так горевать, это может плохо отразиться на ребенке, — сказала она, принимая на себя единственную роль, на которую при сложившихся обстоятельствах еще готова была согласиться.

В ночь на 24 декабря генерал Джексон предпринял атаку на британцев, упреждая их наступление. Странным было то Рождество в городе, получившем временную передышку неизвестно, правда, на какой срок. Перед лицом грозящей оккупации собор Святого Людовика во время всенощной службы в сочельник был переполнен людьми, тихо молившимися за здравие близких, за то, чтобы удалось защитить город.

В первый день нового года генерал сэр Эдвард Пэкенхем начал, как он считал, заключительную битву, но, к своему безграничному изумлению, вместо плохо подготовленного, немногочисленного разношерстного ополчения встретился со шквальным огнем артиллерии противника. Оказалось, что отличные стрелки из Кентукки и Теннесси ни в чем не уступают ритуально чеканящим шаг, вымуштрованным британцам. Пэкенхем подождал подкрепления и, абсолютно уверенный в себе, 8 января снова бросил свои главные силы против неприятеля, укрывшегося за наскоро сооруженными земляными укреплениями.

Доминик со своими сподвижниками на кораблях, благополучно вставших на якорь в Миссисипи, в полумиле от поля битвы в Чэлмете, действовал с помощью легкого вооружения и пушек и, так же как его соратники — солдаты на скорую руку собранной армии, не веря глазам своим, наблюдал, как шеренги в красных мундирах шли в наступление прямо на пули противника, которые косили их, как траву. Падала одна шеренга, и на смену ей вставала другая. Казалось, англичане так оболванены муштрой и так слепо верят в незыблемость джентльменских правил ведения войны, что воображение их полностью парализовано, а вместе с ним и понимание происходящего, и способность оценивать факты.

Немногочисленный противник между тем не собирался выходить из-за своих баррикад и сражаться с британцами лицом к лицу. Не так глуп он был! При виде трагической бессмысленной гибели стольких молодых жизней Доминик готов был заплакать. Это кровавое побоище продолжалось в течение получаса, после чего на земле осталось лежать более двух тысяч убитых и раненых британцев.