Книга Дядя Джо. Роман с Бродским - Вадим Месяц

Некоторые женщины аплодировали, мужчины скромно опускали глаза. Кораблик поравнялся с двумя авианосцами, у борта которых шла оживленная погрузочная работа. Авианосцы были повернуты к публике прямоугольными взлетными площадками, напоминающими трамплин в бассейне или на снежной горе. На одной из них стоял истребитель F-117, нечто из фантастического фильма о звездных войнах.

Артур грустно посмотрел на меня и обнял как родного.

— Я не ожидал, что наши поведут себя таким образом, — сказал он. — Это всё из-за гребаной Моники. Ну и туркам надо подмахнуть. Мне хочется извиниться перед тобой и твоим отцом.

Передашь ему привет, ладно? Скажи, что я горжусь им. Хорошо, что ты не пошел по его стопам.

— Ты знаешь, Арт, — сказал я, — по-моему, он этому не очень-то рад. Помнишь, что сегодня мы собирались играть в карты?

Экскурсовод тем временем продолжал лекцию: на фоне открывавшихся видов на бесконечные ряды военных судов это казалось лишним.

— В зону ответственности Второго флота входит весь Атлантический океан — от Северного полюса до Южного и от берегов Северной и Южной Америки до западного побережья Европы. Типовая организационная структура флота предусматривает формирование в его составе двадцати оперативных соединений боевых ударных сил, двадцати одного оперативного соединения патрульно-разведывательных сил, двадцати двух оперативных соединений амфибийных сил…

Артур поморщился:

— Кому нужны эти цифры? Врубайте музыку. Хочу Бесси Смит или хотя бы Армстронга. Мы отработали. У нас праздник! Лично я готов потанцевать. I’m ready, where’s lady?

Он подошел к молодой секретарше Криса и шутливо сделал с ней несколько вальсирующих движений. Мимо проплывали причалы с пришвартованными к ним кораблями, складскими помещениями и бесконечными рядами припаркованных автомобилей.

Монументальная композиция: крейсеры, эсминцы, фрегаты, десантно-вертолетные суда… Самая большая военно-морская база в мире приветствовала хозяев и их гостей.

К вечеру все порядком перепились, на палубе расположился небольшой джазовый оркестр, состоящий в основном из моряков афроамериканского происхождения. Редкие пары вяло двигались в такт музыке, мужчины переговаривались, разбившись на группы по интересам. Мы сидели в кают-компании со стариками и играли в карты на раздевание. Никто не помнил, кому пришла в голову эта дикая мысль, но было решено раздеть проигравшего до трусов и заставить прогуляться по кораблю. Играли в очко. Самое дикое, что Софья согласилась играть с нами.

— У меня две десятки, — сказал Крис надменно.

Многодетному, изрядно полысевшему за последний год Джиму Томпсону пришлось снять накрахмаленную сорочку.

Он остался в майке, демонстративно напряг бицепс и засмеялся.

Крис к тому моменту лишился галстука и обручального кольца. Его придурочный земляк проиграл пиджак и жилетку, Артур снял браслет для регулировки давления. Мне не везло больше. Они уже раздели меня по пояс. Соню, как я понял, мужики принципиально не трогали. Зачем раздевать чужих невест? В следующем кону банковал я, решил вернуть имущество, поставив на остатки одежды, но проиграл. Встал, начал расстегивать ремень на джинсах.

— Что ты делаешь? Перестань, это шутка…

После некоторых пререканий я согласился остаться в брюках, закатал их по колено и вышел на свежий воздух, словно рыбак или купальщик. Софья осталась с ними. Вскоре раздались удивленные возгласы. Барышня отбила мою одежду и галстук у Криса.

Уже стемнело, и я вряд ли привлекал внимание людей, которые вернулись в зал для просмотра документалистики. Со стороны меня можно было принять за работника корабля, выползшего покурить из машинного отделения. Я побродил по палубе, всматриваясь в отдаленные огни города, чтобы понять, сколько времени осталось до конца путешествия. На корме встретил Идла Шамиль-оглы, татарина из лаборатории Сандии. Шамиль родился в Америке, но чтил родную культуру и корни. Его отец сотрудничал с немцами. Он это помнил.

— Загораешь? — спросил он равнодушно. — Или решил искупаться? — он вздохнул и уставился в убегающую волну.

Я тоже облокотился на перила и закурил. Помолчали, думая каждый о своем.

— Это ваш Достоевский сказал о слезинке ребенка? — спросил Идл неожиданно. — Что она… Чего там?.. Что она важнее всего…

— Не помню. Кажется, она должна спасти мир… Чего ты вдруг?

Шамиль-оглы судорожно вздрогнул и повернулся ко мне с ожесточением. Было видно, что он говорит сейчас нечто выстраданное и не может избавиться от этого уже очень давно:

— Пусть сербы будут ненавидеть нас хоть пятьсот лет — но все их имперские амбиции не стоят и слезинки одного албанского ребенка!

Я смотрел на него, почувствовав себя окончательно чужим и голым. Мне стало холодно от внезапно сменившегося ветра. Хмель вышел. Прогулочный кораблик возвращался в порт Норфолка, отсчитывая суда Атлантического флота. Во тьме вырисовывались тяжелые очертания атомных авианосцев: «Энтерпрайз», «Дуайт Эйзенхауэр», «Теодор Рузвельт», «Джордж Вашингтон», «Гарри С. Трумэн». База обслуживала около трех тысяч кораблей в год. Подумать только — трех тысяч!

Во мгле белым привидением проступил гигантский военный госпиталь на четыре тысячи коек. Мимо проскочил портовый буксир. Я задумался о своем одиночестве в этой стране, об отчужденности, которая возникла сегодня и, возможно, останется навсегда. Мой полуголый силуэт на фоне самой большой военно-морской базы в мире лишь подчеркивал отчаяние.

Обида, жажда мести, горечь предательства — эти чувства только брезжили и не могли оформиться во что-то определенное.

Я облокотился на перила, рука нащупала какую-то мокрую тряпку, повешенную для просушки. На перилах висели большие, потрепанные женские трусы фиолетовой расцветки. В них было нечто пронзительно печальное, что-то типа ботинок «прощай, молодость». О сексуальности не было и речи. Какой нелепый предмет. Как? Почему? К тому же на научной конференции… Я взял их на просвет и посмотрел на луну, звезды, огни Хэмптонской бухты. Я смотрел на проплывавшие мимо суда и баржи и чувствовал, как беззащитны они в этом море, перерастающем в звездное небо. И море это росло вместе с моим дыханием и уже стало настолько велико, что было сравнимо со всем Мировым океаном и слезой ребенка.

Я всхлипнул. Пьяный и слабый, как царь в какой-то античной легенде, обходящий свое войско и понимающий, что каждому из его воинов суждено умереть. Я даже начал молиться с этими идиотскими трусами в руке, чтобы оттянуть момент всеобщей гибели.

Монток

Соня довезла меня до Нью-Йорка на машине. Говорить с ней было интересно. Мы играли в словесный пинг-понг, подкалывая друг друга. Когда шутка удавалась, тормозили на обочине и целовались. Хорошо, что на свете есть самодостаточные, со вкусом одетые женщины без комплексов. Буковски врал, что бросил такую даму. Напортачил что-нибудь, получил по затылку и был вновь отправлен на обочину жизни. Я чувствовал себя с Софьей Николаевной именно как человек с обочины жизни. Все мои связи, успехи, доходы в счет не шли. Во мне не было покоя и уверенности, которые управляли ей. Импровизация жила во мне вспышками и утихала во времена неожиданных простраций. Я оживлялся, когда пел или говорил тосты, но в реальности мог изъясняться только в письменном виде.