Книга Сварить медведя - Микаель Ниеми

Попытался поговорить с учителем:

– А это желание, чтобы тебя помнили, – не от дьявола ли?

Он серьезно на меня посмотрел.

– Все твои грехи прощены, Юсси. Именем и кровью Спасителя.

– Нет… этого мало.

Мне на секунду показалось, что он собирается влепить мне пощечину.

– Или… продолжать жить как все? – еле слышно, почти не открывая рта, спросил я.

– А что ты сам думаешь?

Я не ответил.

– И еще вот что… кто, собственно, тебя избил? Да так зверски, что ты был скорее мертв, чем жив, когда я тебя нашел?

– Руупе. Руупе и еще один.

– Значит, их было двое?

– А потом пришел еще один. На лицо что-то намотал. Наверное, боялся, что я его узнаю. Это он ткнул меня в плечо.

– Исправник и секретарь не особенно удивились твоему виду. Похоже, уже знали, что на тебя напали.

– Да… и я об этом подумал.

– Надо немедленно заявить в полицию. На Руупе.

– С этим можно подождать, – процедил я.

– Тебе не надо его бояться.

– Я все равно скоро исчезну.

– Как это?

– Нет… это я так. Это я просто так сказал, учитель.

54

Последний сенокос закончился, пришло время проверить и привести в порядок инвентарь. Я все еще не мог работать в полную силу, поэтому мне велели чинить грабли. Сидеть нормально я не мог, было больно, поэтому встал на колени и задом оперся на пятки. Ножиком обтачивал новые зубья, подгонял их к гнездам и вставлял на место сломанных. Это, вообще-то, работа для немощных стариков и инвалидов, для тех, кто уже не может справиться с настоящим мужским делом. Я спиной чувствовал на себе сочувственные взгляды дочерей проста и служанки. Стал стариком, хотя мне так мало лет. Спина согнута, хожу маленькими шажками, с трудом сохраняя равновесие. Почти как учитель. Но у него за плечами великая жизнь, полная битв и побед, – жизнь, принесшая ему известность по всей стране, а моя-то даже не начиналась. Ничего не сделано и, наверное, уже сделано не будет. А сестра? Сестра, которую я оставил на севере, – она не хотела бросать родных… Сколько раз уговаривал я ее идти со мной, бежать от вонючего сортира, от похмельной ярости доживающих свой век стариков. Она была моложе меня, совсем девчушка, но уже стала для них матерью – знала, что без нее они быстро сойдут в могилу. Я не спал в их коте, когда приходил ее навещать, стелил у костра. Земля пахла лисьей мочой, но это все же лучше, чем в вонючем и завшивленном чуме.

Я настолько ушел в свои мысли, что заметил посетителей, только когда залаяла Чалмо. Две женщины в черном пересекали двор, и сердце мое забилось. Торопливо спрятался – лег плашмя за невысокими, но густыми зелеными кустиками, которые учитель называл «картофель». Грабли спрятать не успел – а вдруг они обратят внимание и начнут искать, кто их оставил? Но нет – у них что-то другое на уме. Та, что впереди, – в годах, очень плотная, и одета странно: две кофты одна на другой, две юбки, платок на голове, накидка и еще черная шаль на плечах, такая толстая, что больше похожа на одеяло. Все закрыто, видна только рука, а в руке снежно-белый носовой платок. И что он значит, этот платок? Иногда она подносит его к глазам, будто вытирает слезы, или вдруг начинает размахивать, будто посылает какие-то сигналы или рисует в воздухе буквы. Я успел разглядеть и u, и n, и z. Стремительные, тут же исчезающие белые буквы на унылой серой шерсти осеннего неба.

А за ней идет молодая девушка. Платок повязан так, что лица почти не видно, но я судорожно проглотил слюну и с трудом удержался, чтобы не вскочить, не побежать к ней и не дотронуться до ее локтя. Конечно же я узнал ее, но еще до того, как узнал, меня окатила волна жара. Закрытое лицо… ну и что? Походка, походка… да, это она: покачивающиеся бедра, словно несет молочный бидон, округлые плечи, наклон шеи, легкость в каждом движении. Легкость, которая поразила меня в самое сердце, когда она танцевала у художника. В ателье, как иногда называл флигель Нильса Густафа учитель. Или на танцах, когда мы были так близко друг от друга.

Но что-то было не так. По-другому. Что-то с ней случилось. Скованность, точно что-то на нее давит, как если бы шла против воли. А вторую, ту, что постарше, я никогда не видел – кто она? Мать? Я ведь даже не знаю, из какого села пришла Мария, знаю только, у кого на хуторе она работает. Наверное, мать: пожилая и ведет себя как главная. У нее к просту какое-то важное дело, уж слишком решительно она шагает. И рисует в воздухе буквы, будто совершает какой-то ритуал. Что-то у них не так, видно сразу, они даже не смотрят друг на друга. В ссоре, что ли… Мария беспокойно оглядывается.

Как только они вошли в дом, я подошел к оставшейся приоткрытой входной двери. Тут еще витал их запах. Сена… это, наверное, от старшей, потому что Мария пахнет цветущей медуницей.

Они встали у двери в кухню, и я слышал, как прост затеял разговор про уборочные работы – наверное, чтобы посетительницы чувствовали себя посвободнее. Я бесшумно проскользнул в рабочий кабинет проста и осмотрелся – где бы спрятаться? Книжные полки, письменный стол, сундук и стол с десятками, если не сотнями гербариев. Поздно.

Все трое остановились в дверях и уставились на меня с удивлением. И я ничего лучше не придумал, как уткнуться в книгу.

– Извините, – пробормотал я.

Притворился, что меня застали врасплох.

– Юсси усердно занимается, как я вижу? – Прост произнес эти слова преувеличенно весело. Видно, его тоже тяготило мрачное настроение женщин.

– Не то чтобы… вдруг так захотелось почитать… – извинился я и встал.

– Loca parallela plantarium, – прочитал прост название книги и криво улыбнулся. – Латынь трудновата, тебе не кажется?

Я захлопнул книгу и посмотрел на обложку. Там стояло имя автора – Ларс Леви Лестадиус. Это была книга, написанная простом.

– Да… вообще-то… – промямлил я.

– Что ж, займемся латынью, – кивнул учитель. – Следующим предметом будет латынь.

Женщины не сводили с меня глаз. Мать прижала ко рту платок – видно, сдерживалась, чтобы не отпустить в мой адрес какую-нибудь насмешку. А умоляющий взгляд Марии был полон такого отчаяния, что я не выдержал и отвернулся.

– И что же вас привело ко мне? – Прост сел за письменный стол рядом с окном.

– Только не при шаманенке. – Мать Марии брезгливо мотнула головой в мою сторону.

Она отняла платок только на секунду, но я успел заметить: губы бледные и тонкие, как лезвия косы.

Мне внезапно стало очень душно. Воздух в комнате сгустился и потемнел, как вода в болоте. Я, ни слова не говоря, вышел и закрыл за собой дверь.

В кухне у плиты стояла Брита Кайса и коротким ножичком чистила репу и морковь для супа. В кастрюле уже жарился лук на только что сбитом масле, пахло одной хозяйке известными травами, нутряным жиром и уже забродившим в бадье квасом. От этих умопомрачительных запахов у меня даже закружилась голова.