Книга Предсказание - Дин Кунц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Лорри, — прошептал я, очень тихо, из страха, что смерть, пришедшая забрать Бизо, задержится в нашем доме, чтобы прихватить еще одну жертву.
И побежал на кухню.
«Любви преграды нет, но мертвого она не оживит».
Память загадочна, иной раз ничего не выдает, а то вдруг вытолкнет на поверхность фразу, забытую еще со школы, словно какой-то черный дух посмеивается над нами: да, вы это знаете, но какой с этого прок?
Когда я спешил на кухню, слова эти («Любви преграды нет, но мертвого она не оживит») вернулись ко мне с уроков английской литературы, вместе с именем поэтессы Эмили Дикинсон[63]. Она так часто писала, чтобы успокоить сердце, но эти слова рвали мое.
Торопясь на кухню, я поэтессе не верил. Знал, любовь моя настолько сильна, что способна на все, даже на то, чтобы вернуть любимую из мира мертвых, пусть Дикинсон утверждала обратное.
Я не сомневался: если найду Лорри мертвой, оживлю ее усилием воли, потому что не желал расставаться с ней, приникну губами к ее губам и волью в нее часть своей жизни.
Хотя я знал, что это безумие — верить в собственную способность воскрешать мертвых, какая-то моя часть не сомневалась, что безумием тут и не пахнет, иначе я бы просто завыл от бессилия.
На кухне я понял, что каждое мгновение дорого и действовать нужно не только быстро, но и предельно рационально. Только так мои усилия могли не пропасть даром.
Прежде всего, обегая разломанный стул, я метнулся к телефонному аппарату. Трубка едва не выскользнула из моей мокрой от пота руки, но я удержал ее, набрал 911, и два гудка показались мне вечностью.
Диспетчер полиции сняла трубку на третьем гудке, и я узнал голос: Денис Диборн. Когда-то давным-давно я дважды приглашал ее на свидание. И мы оба поняли, что тратить время на третье нет никакого смысла.
Голос мой осип, дрожал от волнения.
— Денис это Джимми Ток, моя жена ранена, у нее тяжелое пулевое ранение, нам нужна «Скорая помощь», пожалуйста, очень быстро, пожалуйста.
Понимая, что наш адрес появился на дисплее компьютера Денис, как только она взяла трубку, я не стал диктовать его, бросил трубку, которая закачалась на шнуре, стукаясь о стену.
Я опустился на колени рядом с Лорри, в ее кровь. Такую идеальную и бледную красоту обычно можно найти только в скульптурах, высеченных из белоснежного мрамора.
Пуля или пули попали ей в живот.
Она лежала с закрытыми глазами. Под веками я не замечал никакого движения.
Приложив пальцы к шее, я пытался нащупать пульс, боясь самого худшего, но нет, нашел, быстрый и слабый. Сердце продолжало биться.
Из моей груди вырвалось рыдание, второе, но тут и осознал, что она, даже без сознания, может услышать меня и испугаться моего горя. Ради нее я сдержался и, пусть у меня разрывалась душа, позволил себе лишь часто и хрипло дышать.
Я коснулся ее лица, шеи. Кожа холодная, влажная на ощупь.
Шок.
Мой шок был чисто эмоциональный, разума и сердца, она же страдала от шока физиологического, вызванного болью и потерей крови. И умереть могла не от ран, а именно от шока.
Лежала она на спине, в положении, идеальном для лечения.
Сложив в несколько раз кухонное полотенце, к подложил eго ей под голову, лишь для того, чтобы голова не лежала на полу. Поднимать-то следовало ноги.
Взяв с полки несколько поваренных книг, я сделал из них подставку и осторожно поднял ее ступни на десять дюймов.
Помимо кровотечения, не меньшую опасность в ее состоянии представляла собой потеря тепла. Мне требовались одеяла, но я не решался оставить ее, чтобы принести их со второго этажа.
Если она умирала, я не мог позволить ей умереть в одиночестве.
Я метнулся в комнату-прачечную, которую мы использовали и как раздевалку. Сорвал с крючков шубы.
Вернувшись на кухню, укрыл ее. Моей шубой и ее. Шубками Энни, Люси, Энди.
Лег рядом, не обращая внимания на кровь, прижался всем телом, чтобы передать ей свое тепло.
Когда послышался вой приближающейся сирены, вновь прикоснулся к шее. Пульс не стал сильнее, но я заверил себя, что он не стал и слабее, хотя и знал, что лгу себе.
Потом начал шептать в ее миниатюрное ушко, надеясь, что она крепко ухватится за мой голос, что мои слова удержат ее в этом мире. Не помню, что я говорил, подбадривал, заверял, что все будет хорошо, но скоро мой монолог превратился в бессчетное повторение трех слов, которые составляли основу моей жизни: «Я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю…»
Мой отец просил встревоженных соседей отойти подальше от крыльца, с дорожки на лужайку, заставленную рождественскими фигурами.
Следом за отцом из дома вышли два фельдшера. На каталке, которую они катили, лежала Лорри. Без сознания, под шерстяным одеялом, с капельницей: в ее вену по трубке подавалась плазма.
Я шел рядом, держа в руке флакон с плазмой. Фельдшеры предпочли бы помощь полицейского, но эту работу я мог доверить только себе.
Им пришлось приподнять каталку, чтобы спуститься с крыльца по лестнице. Потом колесики стукнулись о бетон дорожки и покатились к улице.
Моя мать находилась в спальне девочек с тремя детьми, успокаивала их, следила за тем, чтобы они не выглядывали в окно.
Полдюжины патрульных машин стояли на улице, с работающими двигателями и включенными маячками, которые попеременно разрисовывали припущенные снегом деревья и соседние дома то в красное, то в синее. «Скорая помощь» ждала у тротуара, пристроившись в затылок к «Меркьюри Маунтейнер», на котором приехал Конрад Бизо.
Кевин Толливер, фельдшер, которому предстояло находиться рядом с Лорри по пути в больницу, взял у меня флакон с плазмой, забрался в кузов, а его напарник, Карлос Нунес, закатил туда каталку.
Когда я хотел подняться следом, Карлос остановил меня:
— Нет места, Джимми. У Кевина будет много дел. Ты же не хочешь мешать ему.
— Но я должен.
— Я знаю, — прервал меня Карлос. — Но по приезде ее сразу отвезут в операционную. Туда тебя тоже не пустят.
С неохотой я отступил на шаг.
Закрыв дверцы заднего борта, он отсек от меня Лорри, которую я, возможно, последний раз видел живой.
— Твой отец отвезет тебя в больницу, Джимми. Вы сможете поехать следом за нами, — и поспешил к водительской дверце.
Рядом появился отец и увел меня с улицы к дому.
Мы прошли мимо ангелов, волхвов и животных, наблюдающих за святым семейством.