Книга Игра с огнем - Наталья Тимошенко

– Полиция задержала нескольких подростков в лесу этой ночью, – доложила Оксана Валерьевна. – Алиса Самойлова среди них. Как думаете, могла она участвовать в поджоге?

Элиза не сразу поняла, что вопрос обращен к ней. Лишь повесив пальто в шкаф и обернувшись, она увидела, что коллеги смотрят на нее.

– Откуда мне знать? – удивилась она.

Вопрос на самом деле показался ей странным. Алиса Самойлова училась в десятом «А», где Элиза два раза в неделю вела английский, да иногда захаживала на факультатив за компанию с лучшей подругой Яной Васильевой. Больше они нигде не пересекались, и едва ли Элиза могла быть той, кто знает Алису лучше других.

– Ну, – Оксана Валерьевна пожала плечами, – ученики вас любят и доверяют вам.

– Если вас на самом деле интересует мое мнение, то пока полиция этого не доказала, Алиса не может быть виноватой.

Оксана Валерьевна только фыркнула. Похожие звуки издали еще несколько человек, к Элизе тут же потеряли интерес, и она смогла спокойно продолжить переобуваться, однако следующие слова коллег заставил ее напрячься и начать снимать ботинки гораздо медленнее, прислушиваясь к тому, что они говорили.

– Все это напоминает девяносто шестой год, – сказал Георгий Дормидонтович. – Тогда тоже лес горел страшно. Больше недели горел, пол-Березовки выгорело.

– Это не в девяносто шестом было, а в девяносто третьем, – возразила ему Светлана Михайловна. – Я тогда только-только сюда работать пришла.

Элиза, наверное, и решилась бы спросить, о каком пожаре они говорят, если бы ее не опередила Елена Петровна, которая тоже приехала в этот город позже и пожара не застала:

– О каком пожаре вы говорите? – с жаждой настоящей сплетницы поинтересовалась она.

– Так вот я и говорю, – повторил Георгий Дормидонтович, – в девяносто шестом году…

– В девяносто третьем! – не унималась Светлана Михайловна. Старую «русичку» не так-то просто было сбить с толку.

Георгий Дормидонтович снисходительно закивал.

– Ну хорошо, пусть будет в девяносто третьем. – В его глазах, обращенных к коллегам, читалась явная насмешка. Светлана Михайловна недовольно поджала губы, но ничего на этот тон отвечать не стала, и дальше рассказ полился без остановок. – Лето на дворе стояло, сухое, жаркое. В Корнелях несколько домов сгорело, власти даже запретили костры жечь, хотя у нас и так всегда опасались этого дела, лес же рядом, торфяники – страшно. И однажды вечером пришла весть: загорелся лес! Сначала думали, то ли костер кто-то разжег, то ли просто папиросу бросил. Их же учишь, учишь, а порой взрослые хуже малых. Но вскоре разобрались, что от дома все началось. Прямо на окраине леса барак стоял старый, три семьи там жили. Две спаслись, а одна сгорела.

– Три человека, – вставила Светлана Михайловна. – Мать, отец и маленькая дочь. Годика три девочке было. Возможно, с их квартиры все и началось.

– Шесть ей было, а не три, – поправил Георгий Дормидонтович. – В школу пошла бы уже осенью. И началось не с квартиры, а с чердака. Огонь так разошелся, что еще пять домов сгорело, леса прилично выгорело. Только через неделю потушили. Весь город в дыму был, кто мог – уехал, пока не выветрилось. У нас же здесь от сквозняков все защищено.

Георгий Дормидонтович вздохнул и мечтательно прикрыл глаза, как будто вспоминая. Уже едва ли пожар, скорее, времена своей молодости.

Лишь когда его голос стих, Элиза поняла, что все это время почти не дышала. Она не слышала раньше эту историю, хотя жила в городке уже больше года. Как всегда, любое упоминание об огне заставило сердце биться чаще и жадно вслушиваться в слова. Это походило на своеобразный гипноз: и слушать страшно, и не слушать невозможно.

– Да уж, огонь – самая страшная из стихий, – тяжело вздохнула учительница биологии Анастасия Павловна. – Ничего живого после себя не оставляет, ничего живого в себе не несет. В воде, в воздухе, в земле – везде есть жизнь, и только в огне нет ничего, кроме смерти.

Элиза не сразу сообразила, что звук, заставивший ее вздрогнуть, издал выпавший из ее же рук ботинок. Она торопливо запихнула в шкаф уличную обувь и, ни на кого больше не глядя, поторопилась к двери, где нос к носу столкнулась с как раз вошедшей Ариной: той самой химичкой, которую обсуждали в учительской всю последнюю неделю.

– Ой, Элиза! – воскликнула та. – Хорошо, что я тебя застала. Тебя Колченогая к себе зовет.

Элиза кивнула, почти не расслышав ее слов, протиснулась мимо коллеги и почти бегом бросилась по коридору.

* * *

Кабинет завуча по учебно-воспитательной работе Колчановой Людмилы Арсентьевны по прозвищу Колченогая представлял собой весьма необычное зрелище. Начать следует с того, что располагался он на первом этаже школы, в то время как вся остальная администрация предпочла занять кабинеты на втором этаже, и выходил окнами прямо на школьное крыльцо. Это позволяло Колченогой отслеживать опаздывающих на занятия учеников и учителей, чтобы в конце дня устроить им выволочку. Злые языки поговаривали, что для этих целей у нее была специальная тетрадка, куда она тщательно записывала каждую мелочь, хотя на самом деле Людмила Арсентьевна всего-навсего обладала прекрасной памятью и не нуждалась в записях.

Сам кабинет имел компактные размеры. В центре стоял потрепанный письменный стол, на котором всегда царил идеальный порядок, подчеркивающий строгость своей хозяйки. Любой, кто видел этот стол, понимал: с Колченогой шутки плохи. Даже когда она составляла расписание уроков на четверть (кошмар любого завуча по учебно-воспитательной работе), перед ней лежал только большой белый лист ватмана и карандаш, что еще раз подтверждало ее удивительную память и отсутствие необходимости пользоваться пометками. В обычные же дни на столе, кроме телефона и ежедневника, ничего не было. Колченогая не пользовалась даже компьютером. Директор сначала пытался настоять на этом, но затем махнул рукой, принимая от нее единственной записки и отчеты, составленные от руки.

Прозвище свое Людмила Арсентьевна получила не только благодаря фамилии. В еще довольно молодом возрасте она начала сильно толстеть, но не совсем обычным способом: вес набирала только нижняя часть тела. А врожденная аномалия позвоночника сделала так, что к своим шестидесяти годам она приобрела форму неправильной груши: массивная нижняя часть тела немного отходила назад, а тонкая верхняя – вперед. Из-за этого походка напоминала походку утки: завуч шла, покачивая широким задом из стороны в сторону и прихрамывая на обе ноги.

Колченогая никогда не была замужем, не имела детей и искренне ненавидела и учениц, и учительниц, особенно молодых и красивых. Впрочем, те отвечали ей взаимностью. И если ученицы встречались с ней в лучшем случае раз в неделю, поскольку вела Колченогая мало кому нужную географию, то учительницам доставалось по полной программе.

Больше всего из школьного коллектива Колченогая ненавидела двух преподавателей: Екатерину Андреевну, преподававшую математику и имевшую на свою беду мужа и троих малолетних детей уже в двадцатисемилетнем возрасте, и учительницу английского языка Елизавету Николаевну. У второй хоть и не было ни мужа, ни детей в ее двадцать шесть, зато она обладала длинными ногами, точеной фигурой, тонкими чертами лица, большими зелеными глазами и крайне привлекательным лицом в целом. Всем тем, чего Колченогая не могла простить ни одной женщине.