Книга Сигналы - Мэттью Булл

— Это же не на месяц, — сказал он. — Это доехать туда, прочесать район и обратно.

— А ты знаешь, где колхоз-то этот? Его небось уж нет давно.

— Если они сказали, значит, есть.

— И как добираться?

— Найду, как добираться, — огрызнулся Савельев.

У Тихонова в этот момент как раз наступила стадия так называемого второго энтузиазма, то есть краткая вспышка бодрости и жажды деятельности — которая и разрешается обычно тем, что берут еще одну.

— Слушай, — сказал Тихонов. — А чо, если я с тобой туда… в экспедицию? Репортаж сделать?

Савельев обрадовался. Он не очень представлял, кого позвать с собой, а объективный летописец ему не помешал бы.

— А давай, — сказал он. — Тебе все равно делать нечего. Найдем, напишешь, они к тебе на карачках приползут.

— А правда, — восхитился Тихонов. — И в Москве напечатают. Но только ты смотри, мы обязательно должны найти. Если не «Ан», так хоть кого-то.

— А давай! — снова воскликнул Савельев. И еще минут десять они уговаривали друг друга, что обязательно должны поехать вместе, причем каждый был в душе уверен, что второй к утру передумает. С этой мыслью они и разошлись — Тихонов поехал к девушке Жене, которая всегда его понимала, а почти трезвый Савельев отправился в свой гараж, где ему надлежало все обдумать.

Сигналов в эту ночь не было.

7

К собственному удивлению, они встретились опять — утром Тихонов позвонил радиолюбителю и сказал, что идея экспедиции кажется ему все более привлекательной. Делать ему теперь было и вправду нечего, и Тихонов, как всякий человек, внезапно выпавший из рутины, чувствовал тревогу и тошноватую пустоту.

— Кого брать будем? — спросил он Савельева, когда они уселись в те самые «Пельмени».

— Врач есть, — сказал Савельев. — Это я.

— Но ты ж не универсал.

— Я хирург, этого хватит.

— Ладно. У меня один парень есть, — Тихонов в своей манере таинственно понизил голос, — Леша Окунев такой. Он блогер, но это ладно. Вообще он благотворитель по жизни. Дети-сироты, инвалиды, все такое. Неравнодушный очень человек, — добавил он с явной антипатией. — Но вообще нормальный. Он пойдет.

— Турист еще у меня есть, — вспомнил Савельев. — Настоящий. У него клуб свой, «Первопроходцы».

— Славянский? — спросил Тихонов. — Так я знаю их. Дубняк?

— Дубняк, да.

— Ты что, — сказал Тихонов. — Он же на всю голову.

— Да нормальный он!

— Он всех достанет, я тебе точно говорю. Он мне интервью неделю заверял.

— Ну, — сказал Савельев, — там-то он не будет тебе заверять интервью. Там он будет тебя учить палатку ставить и в тайге ориентироваться.

— В тайге я без него сориентируюсь, — отмел сомнения Тихонов, входя в период первого энтузиазма.

— Не думаю, — осторожно возразил Савельев. Он подумал вдруг, что один человек ему будет там совершенно необходим — его собственный племянник, сын старшей сестры, третьекурсник Уральского универа Валя Песенко, с ударением на втором слоге, но все его, разумеется, дразнили просто песенкой. Он специализировался на изучении местного фольклора, знал систему тайных древесных и наскальных знаков, которыми пользовались манси, и написал пару статей об их верованиях. У него была даже идея, что племена Северного Урала — последние хранители подлинной шаманской традиции, потому-то здесь и пропадают так часто тургруппы, самолеты и целые малые города. Но прок от Вали был не только в этом. Савельев не очень любил общаться с людьми, но понимал их. Он знал, что ему нужен энтузиаст. Дело было даже не в том, что Дубняк сразу станет лидером и захочет увести экспедицию в совершенно другом направлении — куда-нибудь к болотам или водопадам, к ведомым ему одному таинственным и опасным местам, а на Валю Песенко можно будет все-таки опереться, чтобы простым большинством ограничить дубняковские планы. Дело было в тайном психологическом расчете: из всех предполагаемых участников Валя был единственным, кто мог придать всей этой авантюре дух радости и бодрости. Его ничто не смущало, он был добр и чист, как дитя, и очень любил Савельева, воспринимая его не то как отца — сестра растила его в одиночку, — не то как старшего брата. Валя наверняка будет уверен, что все получится, а Савельев был в этом вовсе не уверен, потому что вообще обходился без иллюзий. Валя был тот луч света, без которого в тайге, да еще осенью, никуда не денешься. Савельев редко ходил в тайгу и презирал туризм как пустую трату времени, но представлял себе, с какими трудностями эта трата сопряжена.

— Ну нормально, — сказал Тихонов, выслушав соображения насчет фольклориста. — Ты, я, Окунев, Дубняк и этот твой парень.

— С Дубняком я сам поговорю, — предложил Савельев.

— Да ради бога. Я с ним однажды неделю говорил, мне хватило.

Дубняк, против ожиданий, согласился легко. Савельев опасался, что у него найдется тьма экстремальных дел, а может, он опять набрал свою секцию славянского туризма и два раза в неделю преподает в спортзале ближайшей школы, обучая неофитов вязанию тройных узлов и лазанию по канату с нагрузкой, — но он горячо ухватился за идею таежного поиска.

— Читал я, — сказал он еще до всяких объяснений. — Чушь, конечно, но проверить надо.

Савельев долго, несколько занудно рассказывал ему, почему не чушь, но Дубняк не вслушивался. Незадолго перед тем он в очередной раз поссорился с бывшей ученицей, с которой пытался создать семью, потому что никак не желал признать безнадежность этих попыток. Дубняку нужна была невозможная жена, обладательница взаимоисключающих качеств: покорная, гордая, суровая, всегда готовая к походам и к заботе о нем, исчезающая по одному его намеку и появляющаяся при первой необходимости, еще до зова. Ему нужен был, вообще говоря, дух, обретающий плоть лишь при особой необходимости, — но ни одна ученица (он сожительствовал только с ученицами) не могла угадать, когда исчезать и появляться. Дубняк ненавидел комфорт — но мечтал о ежедневной заботе; не переносил одиночества — и не терпел общества. Видимо, поэтому оптимальной средой для него был поход, где все терпели друг друга по необходимости: вне тайги около него не мог удержаться никто. Сейчас ему надо было срочно отвлечься от новой домашней драмы, и он с радостью ухватился за идею Савельева.

Благотворитель, блогер и волонтер Окунев, успевший засветиться и в Камске, и на лесных пожарах 2010 года, и на всех наводнениях в родной области, сначала вдруг заартачился. Ему не хотелось спасать иросовцев, его не волновала судьба самолета, он не любил осеннюю тайгу, да и в другие времена года она его не вдохновляла, — но у него как раз сорвался вылет в Африку, куда он совсем было собрался в составе международного волонтерского отряда: гражданская война в Танзании внезапно обострилась до того, что туда перестали пускать наблюдателей. Тайга — плохая замена Африке, но делать Окуневу было нечего, и он согласился. Тихонов соблазнил его всероссийской славой.