Книга Карл Брюллов - Юлия Андреева

Хватит про Давыдова, при чем здесь Давыдов?! — наконец не выдержал я.

А и в правду, при чем? — Карл беспомощно улыбнулся, разведя руками. — В памяти всплывают фигуры, хочется спрятаться, защититься, что ли… — Ты уж прости меня, Петр Карлович, я ведь теперь пред тобою, все равно, что в церкви на исповеди. Как на духу все готов рассказать, но вот только, что нужно, а что лишнее? Скажи, брат, а дома ли несравненная Уленька? Что-то давно я ее не видел.

— Дома, куда ей деваться. Чай попросим, и придет[9].

И то отрада, а я грешным делом уже подумал, не прихворнула ли, не дай бог. Так о чем еще рассказывать? Или, может, довольно? Как полагаешь, о чем будут спрашивать?

Расскажи про Аделаиду. — Я отложил перо, разворачиваясь лицом к вдруг притихшему и как будто бы даже уменьшившемуся в размерах Карлу. — Если, конечно, это можно? Тоже ведь спросить могут, надобно заранее быть готовым.

Ну да, ну да. Ты ведь у нас человек военный, должен стратегию и тактику противника учитывать, а тесть мой непременно вспомнит про Аделаиду Демулен. Только тут уж и я отпираться не стану. Что было, то было. В общем, сия француженка досталась мне, как бы это лучше выразиться, по наследству от русского пенсионера, художника и большой умницы — Сильвестра Щедрина, прославившегося своими итальянскими пейзажами. Собственно, он до последнего работал, таскался по жаре, пока черная желчь с кровью не пошла у него горлом. Все боялся остановиться, по русской привычке, погоду упустить. Только погода в Италии совсем иная, нежели в Петербурге или в Москве, почти всегда солнечно и прекрасно. Всякий день удобен для желающих выехать на пленер. Каждый день, даже после обильных возлияний, солнце ловил, сам уже желтый весь ходил, даже белки глаз желтые, от этого самого солнца итальянского, не иначе. Знал, что умрет, и все одно: остановиться не смел.

Вот тогда-то в Неаполе и передал он мне записочку с адресом прекрасной Аделаиды. Мол, вот тебе, брат Карл, моя француженка, позаботься о ней, когда меня не станет.

Француженка! Одно только это слово «француженка» голову кружило. Несся к ней в наемной карете передать, что болен Сильвеструшка, а сам был точно на крыльях любви. Нежная… бледная, хрупкая, акварельная… ей не следовало меня так сильно любить. Я ведь жениться не собирался, в верности не клялся, с нее ничего не требовал. Мне во все времена без венца сподручнее было. Ренонс[10], впрочем, тебе не понять. Закружил хоровод наяд, тянет то ли к солнцу, то ли в пучину, поди, разберись… Тебе, брат, хорошо с твоей Уленькой. Добрая она у тебя, понимающая. Сколько раз с ней в карты играл, о жизни рассуждал. Клад — твоя Уленька, настоящий клад. Ты уж держись ее. Поговоришь, бывало, с твоей женой и на душе полегчало, я поэтому у вас во все времена и люблю бывать, что тепло тут и покойно.

А вот мне для творчества бури нужны, впечатления, восторги! Аделаида меня намертво хотела к своей юбке тульской булавкой с медным пистолетиком приколоть. Не получилось с Сильвестром-покойником, так она всю свою любовь нерастраченную вознамерилась на меня обрушить. Чтобы я под любовью той ни вздохнуть, ни повернуться уже не мог. А тут еще и Юлия…

В общем, писала мне Аделаида. Много писала, только я писем ее читать не желал. Потому как одно и то же, все про Юлию гадости. Мол, богатая женщина во все времена своего возлюбленного может счастливым сделать. Как будто бы мне деньги ее нужны были… я в то время уже «Гибель Помпеи» начал, оторваться ни на миг не мог, а тут, только поглубже в тему нырнешь — тук-тук — «письмо извольте получить», — это слуга мой, Пабло. Почерк знакомый распознал. Ей-богу, прибил бы мерзавца. Я письмо в карман — и к картине. Но теперь уже гостиничная горничная, горбунья проклятая, в мастерскую без спросу лезет. Как будто после этой уродины я могу сосредоточиться на прекрасном!

Второе письмо в стол или в угол, где листы с набросками, за софу мавританскую, куда угодно, лишь бы вдохновения не утратить, нить не потерять.

Аделаида Демулен утопилась в Тибре. Очевидцы рассказывали, как она вышла из наемной кареты, медленно, решительно сняла с головы шляпку, тонкую шаль и прыгнула в воду. Я не был на похоронах, но вскоре узнал, что кто-то пробрался в мою мастерскую и выкрал не рисунки и не готовые холсты, за которые можно было, по крайней мере, выручить деньги, а те самые письма. И теперь они не лежали, брошенные мной, как попало, по мастерской, а ходили среди моих друзей и недругов, обвиняя меня в преступлении, которого я не совершал. — Карл тяжело вздохнул, взлохматил шевелюру.

— Не помню, чувствовал ли я жалость к несчастной. Все мое существо сковывал ужас перед той бездной, в которую теперь падала несчастная женщина, совершившая самый страшный грех. Заходил Торвальдсен, стоял и смотрел на то, как я работаю. С советами и расспросами не лез. Самойлушка Гальберг пытался развеселить на свой лад, метатель тяжестей Доменико Марини, по прозвищу Массимо — «великий», тщился утешить, рассказывая несмешные истории о своих бесконечных выступлениях по разным городам. Замелькали бутылки и мехи с винами, пьяные рожи собутыльников, и только великодушный и всепонимающий без слов князь Гагарин взял однажды меня за руку, посадил в карету и отвез в свой загородный дом в Гротта-Феррата…

В этот момент послышался дверной колокольчик и торопливые шажки по лестнице, шорох платья и сразу же после этого веселый смех и женские голоса. Карл напрягся, вслушиваясь в происходящее, глаза его заблестели. Он торопливо поднялся, оправляя одежду и спешно расчесывая пятерней всклокоченные волосы.

В следующий момент, пробормотав нечто нечленораздельное, Брюллов вылетел из кабинета навстречу Уленьке и ее гостье.

Что ж, должно быть, пришло время устроить перерыв, а Карлу хоть немного отвлечься от его несчастий.

Глава 4

Выглянув за дверь, я поздоровался с гостьей. Ею оказалась Леночка Солнцева, двоюродная сестрица художника Федора Солнцева по отцовской линии, после чего предупредил Уленьку, что присоединюсь к ним через несколько минут. На самом деле нужно было пролистнуть бегло законспектированное за Карлом и надеть более подходящую для приема гостей дорогую домашнюю куртку, которых на Рождество я получил в подарок две штуки, невозможная, по прежним годам, роскошь.

Прежние годы… как странно складывается судьба, как непредсказуемо сложилась она у каждого из нас. Впрочем, я ни в коем случае не причисляю себя к счастливцам, с раннего детства обучавшимся в Академии художеств.

В Омске, где мы жили, ничего подобного не было, так что я был лишен счастья постигать азы под мудрым руководством прославленных учителей. И вообще, отец готовил меня к карьере военного, но судьба… судьба распорядилась иначе.