Книга Чингиз-хан и Чингизиды. Судьба и власть - Турсун Султанов

Ряд исследователей XIX в., как, например, проф. И. Н. Березин и В. П. Васильев, по ошибке смешивали билики Чингиз-хана с положениями Ясы. Известный востоковед П. М. Мелиоранский в 1901 г. подверг билики Чингиз-хана специальному исследованию и установил, что разница между содержанием Ясы и биликами Чингиз-хана состояла в том, что в Ясе перечислялись и описывались разные проступки и преступления и указывались наказания, которым должно было подвергать виновных, а в биликах определялся порядок следствия и судопроизводства в монгольском суде.

Иными словами, Яса представляла узаконенное предписание, которому должны были строго следовать Чингизиды и их подданные, а билики являлись своего рода процессуальным кодексом, согласно которому совершался суд над нарушителями Ясы — действующего закона.

Билики Чингиз-хана были предметом преподавания: Чингизиды и военная аристократия в начале и конце каждого года должны были собираться вместе и внимать биликам Чингиз-хана. Знание биликов высоко ценилось: в Китае один раз вопрос о престолонаследии был решен в пользу того претендента, который обнаружил более основательное знание этих биликов.

Со времени Чингиз-хана существовал обычай, говорится в «Сборнике летописей» Рашид ад-Дина, чтобы изо дня в день записывали слова хана, причем хан для этой цели часто говорил рифмованной прозой, «складно и со скрытым смыслом». Так что при каждом знатном Чингизиде был свой битикчи: у великого хана Угедея (ум. 1241) эту обязанность исполнял уйгур Чинкай, у улусного правителя Чагатая (ум. 1242) — китаец по прозванию «Везир». Однако о существовании записей биликов Угедея и Чагатая, насколько сейчас известно, нигде не говорится.

Глава 2

Право и сила в жизни кочевой империи

Август 1227 г. Стан монгольских воинов на территории Си Ся — государства тангутов в самой глубине Внутренней Азии. Ханский походный шатер, строго охраняемый гвардией — кешиктенами. Там, внутри шатра, окруженный группой приближенных, возлежит на ложе необычайно высокого для монгола роста, величественный человек с широким лбом и узкими глазами на скуластом лице. Это Чингиз-хан — повелитель мира, властелин вселенной, судия человеческих судеб. Несколько дней тому назад он почувствовал себя плохо и слег.

Ему за семьдесят. Но время, кажется, в тайном сговоре с ним. Правда, годы взяли свое: редкие волосы на голове и длинная борода хана — седые, обветренное широкое лицо — в морщинах. Но давно замечено, что человека старят не морщины, не седина; человека старят глаза, в которых погас огонь. У Чингиз-хана, даже смертельно больного, лукавый взгляд, то и дело в его «кошачьих глазах» (выражение мусульманского историка XIII в. Джузджани, который передает слова тех, кто видел хана при его вторжении в Хорасан в 617/1220–1221 г.) мелькают искринки. Но конец близок. Он чувствует это и, как всегда, сохраняет необыкновенное самообладание. Тут же, на смертном одре, он приказывает созвать совет и, перед своим отходом в подземное царство Эрлика, делает свое последнее духовное завещание.

Согласно «Тарих-и Джахан-гушай-и» Джувайни, Чингиз-хан умер 18 августа 1227 г. (в других источниках, как мусульманских, так и китайских, приводятся другие даты: 24 августа, 25 августа и т. д.). Останки Чингиз-хана были отправлены в Монголию и погребены. По древнемонгольскому обычаю, точное место погребения сохранялось в тайне. Одни говорят, писал ученый лама XVII в. Лубсан Данзан, что Чингиз-хан «был похоронен на Бурхан-Халдуне. Другие же говорят, что похоронили его на северном склоне Алтай-хана, или на южном склоне Кэнгэй-хана, или в местности, называемой Йэлэ-Утэк» (Алтан тобги, с. 242). Тогда же, в XVII в., местом погребения Чингиз-хана признали Ихэ-Эджен-Хоро, в Ордосе, где стояли юрты якобы с останками Чингиз-хана. В 1956 г. на месте комплекса Ихэ-Эджен-Хоро был построен роскошный храм; ныне это доходный туристский комплекс и место поклонения[16].

Чингиз-хан еще при жизни выбрал своего наследника. Насколько можно судить по источникам, он по меньшей мере дважды обсуждал это важное в политической жизни государства дело. Согласно рассказу анонимного автора «Сокровенного сказания», вопрос о наследнике престола первой поставила ханша Есуй (Есукат-хатун) перед походом Чингиз-хана на запад, т. е. летом 1219 г. В присутствии главных жен и сыновей, младших братьев и видных военачальников Есуй обратилась к государю: «Каган! Кто рождался, тот не был вечным среди живых. Когда же и ты станешь падать, как увядающее дерево, кому доверишь народ свой, уподобившийся развеваемой конопле? Чье имя назовешь ты из четырех твоих витязями родившихся сыновей? Просим мы о вразумлении твоем для всех нас: и сыновей твоих и младших братьев, да и нас недостойных».

Чингиз-хан одобрил слова Есуй и сказал: «А я-то забылся: будто бы мне не последовать вскоре за праотцами. А я-то заспался: будто бы никогда не похитит меня смерть! Итак, старший мой сын Чжочи, что скажешь ты? Отвечай!» (Сокровенное сказание, с. 97, 103).

И тут произошла пренеприятная семейная сцена, заставившая Чингиз-хана мыслями вернуться в далекое прошлое, в дни молодости, к обстоятельствам рождения своего первенца, Джучи.

В те бурные годы XII в. Монгольские степи были объяты жестокой междоусобной войной. Воины враждебного племени меркит совершили внезапный налет на Бурхан, предали разграблению жилище Темучина и увели в полон его молодую жену Борте, которая как будто была беременной. Впоследствии, когда ее освободили из плена, она родила сына, которого назвали Джучи и который был признан старшим сыном Темучина. Тем не менее, однако, толки о происхождении Джучи не прекращались; по этой причине между ним и его младшими братьями часто случались препирательства, ссоры и несогласие (Сокровенное сказание, с. 97, 103; Рашид ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 68–69; Т. 2. С. 64–65).

Теперь, когда речь шла о таком серьезном и трудном деле, как дело престола и царства, и Чингиз-хан предоставил первое слово Джучи, Чагатай, второй его сын, заявил: «Отец! Ты повелеваешь первому говорить Чжочию. Уж не хочешь ли ты этим сказать, что нарекаешь Чжочия? Как можем мы повиноваться этому наследнику меркитского плена?». При этих словах Чжочи вскочил и, вцепившись в воротник Чагатаю, воскликнул: «Родитель государь пока еще не нарек тебя. Что же ты судишь меня? Какими заслугами ты отличаешься? Разве только лишь свирепостью ты превосходишь всех. Даю на отсечение свой большой палец, если только ты победишь меня даже в пустой стрельбе вверх. И не встать мне с места, если только ты повалишь меня, победив в борьбе. Но будет на то воля родителя и государя».

Джучи с Чагатаем ухватились за вороты, изготовясь к борьбе. Тут сподвижники Чингиз-хана, Боорчи-нойон и Мухали, насилу растащили разгорячившихся братьев. Чингиз-хан молчал. Тогда заговорил Коко-Цос. Объявив Чагатаю, что нехорошо оскорблять подозрениями свою мать, он произнес страстную речь в защиту Борте-хатун и закончил ее так: «Священная государыня наша светла душой — словно солнце, широка мыслию — словно озеро».