Книга Анархия - Петр Кропоткин

Нравственные ценности для Кропоткина всегда были первичны и в личной жизни, и в общественной деятельности. Не частная, групповая, партийная или даже классовая мораль вдохновляла его, а высшая, предполагающая абсолютную ценность человеческой жизни и свободы, совести, справедливости, милосердия, добра.

Кропоткин в своем понимании человека исходил прежде всего из уважения к его личному достоинству. Князь, получивший блестящее образование, беседовал с безграмотными мужиками как равный, а не как вождь, поучающий и призывающий, бросающий в толпу зажигательные лозунги. Он был не трибуном, а просветителем. Стремился жить в полном единении с народом, не поступаясь, конечно, собственными убеждениями и знаниями. Так, впрочем, ведет себя всякий нормальный гражданин, не обуянный жаждой власти, благ и привилегий. В этом смысле князь Кропоткин был подлинной частицей своего народа. На этом были основаны и его политико-социальные взгляды как анархиста.

Общество, по мнению Кропоткина, должно «стремиться установить в своей среде известное гармоническое соответствие — не посредством подчинения всех своих членов какой-нибудь власти, которая считалась бы представительницей всего общества, не попытками установить единообразие, а путем призыва людей к свободному развитию, к свободному почину, к свободной деятельности, к свободному объединению». Он предполагал главнейшей общественной целью предоставить полную свободу личности, неформальным объединениям, союзам, кооперативам.

Это может показаться полной утопией. Как же так? Если всем — свободу, то начнется полный хаос, разгул насилия, стихии, одним словом — анархия! И к этому-то призывал Кропоткин?!

Да, призывал именно к этому, в полной уверенности, что народ — это не скопище алчных и хищных зверей в образе человеческом, которых необходимо прельщать лживыми посулами, пугать карами земными, держать в жесткой узде, в ежовых рукавицах. По убеждению Кропоткина, люди звереют и дичают, преисполняются жестокости и цинизма, одурманивают себя наркотиками, пьянством именно потому, что имущие власть и капитал унижают и подавляют трудящихся. Поэтому и происходит рост преступности, антиобщественных поступков, разгул хулиганства и хищений. Чем могущественней становятся органы подавления личности, тем активней она противодействует (сознательно или неосознанно) внешнему давлению. Чем больше «блюстителей порядка», тем больше преступников. Народ отстраняется от обеспечения собственной безопасности и правопорядка, порой более сочувствуя его нарушителям (грабителям награбленного), чем «блюстителям».

«Неужели вы думаете, — вопрошает Кропоткин, — что противообщественные поступки в самом деле предотвращаются судьями, тюрьмами и жандармами? Неужели вы не видите, что судья… доносчик, шпион, тюремщик, палач, полицейский… в действительности представляют, каждый из них, центр разврата, распространяемого в обществе?.. Мы требуем одного: чтобы эти гнусные государственные учреждения не делали людей худшими, чем они есть!» Он предлагает каждому трезво оценить обстановку и убедиться, «какое ничтожное значение имеет в обществе принуждение сравнительно с добровольным соглашением».

Можно оспаривать такое мнение, но нельзя отказать ему в разумности. Тем более мы на собственном примере убедились, что преступность — это вовсе не «наследие проклятого прошлого», как нас упорно уверяют, а порождение нашей же системы, нашего образа жизни, наших идеологических просчетов и провалов.

Кропоткин приводит такой довод: «Человек существовал уже в течение целых тысячелетий, прежде чем образовались первые государства». В его время о догосударственных временах были весьма неопределенные сведения; нередко предполагалось, что люди тогда существовали в дикости и зверствах, в постоянной жестокой борьбе за существование и беспрестанных поисках пищи. Теперь имеются достаточно убедительные факты о том, что до первых деспотических государств племена людей жили вполне достойно «званию» человека разумного. Преобладали дружеские отношение и взаимопомощь, оставалось немало времени для досуга, что позволило создавать шедевры живописи и скульптуры, делать гениальные открытия, изобретения. Легенды о золотом веке имели, судя по всему, определенное обоснование в реальности.

Кропоткин был убежден, что власть государственных чиновников не менее тяжела для трудящихся, чем власть частного капитала. Он подчеркивал необходимость сохранения «того драгоценного ядра привычек общественности, без которых не может существовать никакое человеческое, никакое животное общество». Иначе говоря, Кропоткин и в этом случае признавал приоритет народных традиций, позволявших людям в течение долгих столетий сохранять навыки взаимопомощи (соборности), народное самосознание. В этом он был, пожалуй, консерватором. Да и как иначе? Выступая за свободу и достоинство каждой личности, он не мог не распространять эти убеждения и на весь народ.

Он полагал, что движение к коммунизму может осуществляться только при управлении «снизу», от свободных объединений, неформальных организаций, артелей и кооперативов до академий и общин. Естественно, они будут стремиться стать всенародными и международными. Это и будет анархо-коммунизм, раскрывающий в полную силу физические и умственные способности, инициативу, творчество каждой личности, а не безликих масс. Он считал истинным революционером того, кто сумеет разбудить в личностях и группах дух почина, кому удастся положить эти принципы в основу своих поступков и своих отношений с другими людьми, кто поймет, что в разнообразии и даже в борьбе заключается жизнь и что «единообразие есть смерть». Правда, тотчас возникает сомнение: в теории анархизма многое верно. А на практике?

Два анархиста

О своем уважительном отношении к Кропоткину Нестор Махно писал достаточно абстрактно; даже трудно сказать, насколько внимательно и полно читал его работы.

Называя Кропоткина «стариком» и «вождем», Махно вряд ли сознавал, что подобные определения не вяжутся с обликом и всем духовным строем интеллигента, мыслителя, анархиста.

В трехтомных мемуарах Махно очень немного строк посвящено Кропоткину, а лично встрече с ним уделено значительно меньше места, чем беседе со Свердловым и Лениным. Вряд ли так получилось случайно. Хотя от приезда Кропоткина в Россию летом 1917 года Махно ожидал многого: «Что скажет нам старик Петр Алексеевич… Как истинный вождь анархизма он не пропустит этого редкого в истории России случая, воспользуется своим идейным влиянием на анархистов и их группы и поспешит конкретно формулировать те положения революционного анархизма, которым анархисты должны заняться в нашей революции».

В Москве открылось Всероссийское Демократическое совещание (отвергнутое революционерами), «…и на его трибуне показался уважаемый, дорогой наш старик — Петр Алексеевич Кропоткин. Гуляйпольская Группа Анархистов-Коммунистов остолбенела, несмотря на то, что глубоко сознавала, что нашему старику, так много работавшему в жизни, постоянно гонимому на чужбине и теперь возвратившемуся на родину и занятому в старческие годы исключительно гуманными идеями жизни и борьбы человечества — неудобно было отказаться от участия в этом Демократическом Совещании… Мы в душе осудили своего старика за его участие в этом совещании… Не сломи его физически время, он стал бы Русской Революцией, практическим вождем анархизма».