Книга Деникин. Единая и неделимая - Сергей Кисин

Самое главное для солдата — пища. По свидетельству Деникина: «Типичное суточное меню: утром — чай с черным хлебом; в обед — борщ или суп с 1/2 фунта мяса или рыбы (после 1905 года — 3/4 фунта) и каша; на ужин — жидкая кашица, заправленная салом. По числу калорий и по вкусу пища была вполне удовлетворительна и, во всяком случае, питательнее, чем та, которую крестьянская масса имела дома. Злоупотреблений на этой почве почти не бывало. Солдатский желудок был предметом особой заботливости начальников всех степеней. «Проба» солдатской пищи была традиционным обрядом, выполнявшимся самым высоким начальником, не исключая государя, при посещении казарм в часы обеда или ужина».

Интересно, что во время командования ротой подчиненные Деникина несли караул в так называемом «десятом павильоне» Варшавской крепости, где содержались особо опасные государственные преступники (по свидетельству самого капитана, питание там было «как в офицерском собрании»). В одной из камер содержался обвиняемый в соучастии в покушении на императора Александра III некто Юзеф Пилсудский, будущий диктатор Польши. Он усиленно симулировал буйное сумасшествие, проявляемое якобы в неприятии военного мундира, что вызывало в нем приступы ярости. Приступы «гасили» прикладами, но врачи, густо «смазанные» деньгами польских националистов, неожиданно признали его положение «весьма серьезным и требующим клинического лечения». «Пациента» отправили в петербургский Николаевский госпиталь для душевнобольных, где тот мгновенно «выздоровел» и благополучно бежал за границу вместе с женой.

Чтобы окончательно не свихнуться от такой насыщенной жизни, сам Деникин и двое его сослуживцев на третий год службы в бригаде засели за учебники, намереваясь поступить в Николаевскую академию Генерального штаба — без чего дальнейшая карьера ничего хорошего не обещала. Штудировали иностранные языки, математику, историю, географию. Шансов было крайне мало, но хоть как-то отвлеклись от безделья и «трясины». Поступил в 1897 году только сам будущий главком ВСЮР.

Чтобы понять, чего будущая карьера стоила, следует оценить строгость генштабистского отбора. Обычно прошения о поступлении подавали не менее полутора тысяч офицеров из всех военных округов. После предварительного изучения формуляров, ходатайств, служебных карточек, взысканий и поощрений к экзаменам допускалось 400–500. Не самых глупых, понятное дело. Поступала лишь треть — 140–150 человек. Но и это не была никакая гарантия спокойного обучения — за три курса отсеивалась еще пятая часть. Так что выпускалось из них не более сотни. Но и из этого числа собственно к Генштабу причислялась от силы половина. Иными словами, «коэффициент полезного действия» никогда не превышал 3–4% от общего числа подававших документы.

Однако следует заметить, что к тому времени и сама Академия уже давно отстала от жизни. На рубеже веков уже англо-бурская война показала, что мир катится в эпоху войн с принципиально новым вооружением, родами войск, тактикой, стратегией, обеспечением армий. Дело шло к широкому применению бронепоездов, пулеметов, тяжелой и скорострельной артиллерии, колючей проволоки, автомобилей, полевых защитных сооружений, формы одежды, маскирующей на поле боя, а не блистающей вензелями и аксельбантами. Совсем немного оставалось до появления на полях сражений танков, авиации и отравляющих газов (над этим уже в Европе работали вовсю).

В российском же Генштабе по старинке внушали слушателям, что «пуля — дура, а штык — молодец», «главное — ввязаться в сражение, а там посмотрим», «выигрывают не полководцы, а моральный дух солдат», «армии можно отсидеться за крепостными стенами» и пр. Преподаватели убеждали, что со времен Ганнибала основные стратегические законы войны остались неизменными, и «глазомер, быстрота и натиск» запросто решат все вопросы. Слушателям усиленно втемяшивали в головы историю крестовых походов, а документов и карт по недавно минувшей современной русско-турецкой войне 1877-78 годов до самой русско-японской войны в Академию не поступало. Одно время решились было опубликовать и назначили даже преподавателя (полковник Мартынов) читать курс лекций по этой войне. Но затем кто-то очень умный решил, что при жизни многих участников этой войны публиковать материалы «неудобно» и «нескромно». Хотя, вероятнее всего, столь кровавая победа России, стоившая стольких жертв, несла в себе массу ошибок командования и «неудобно» было в таком ключе представлять ее записных героев. К примеру, знаменитого Михаила Драгомирова.

Назначенный в 1878 году начальником академии генерал-лейтенант Михаил Драгомиров уже через год издал свой главный труд — «Учебник тактики», ставший тут же классическим, по которому обучали всех слушателей Академии. Именно в нем он доказывал ненужность скорострельного оружия («много патронов жрет») и военных игр («пусть мальчишки в войнушку играют»), которые при нем практически полностью исчезли из учебного курса Академии. По его учебникам ротные колонны ходили в ногу и держали строй «на сопках Маньчжурии», где их густо клали японские пулеметчики.

Его преемник генерал-лейтенант Генрих Леер, напротив, перегружал учебный курс явно не нужными для военного дела предметами. Такими, как государственное право, сферическая геометрия, славистика, психология, геология.

Леера, который в общем-то ценился за свои важные труды по тактике, сменил совершенно бездарный генерал-лейтенант Николай Сухотин, усиленно проталкиваемый на важнейший военно-теоретический пост империи военным министром Александром Куропаткиным. Этот совершенно позабросил весь современный опыт, просто желая спокойно досидеть до пенсиона.

Русское военное искусство читал Генерального штаба полковник экстраординарный профессор Михаил Алексеев, будущий соратник Деникина по Белому движению. Генерал-майор Борис Геруа вспоминал, что Алексеев «читал курс, относившийся к эпохам Елизаветы и Екатерины II. Лектор он был плохой, привести в законченный вид и напечатать свой курс не имел времени, но практическими занятиями руководил превосходно, а на войне показал себя недюжинным стратегом».

Академия по-прежнему отучала командиров от личной инициативы. Суворовское «всяк солдат знай свой маневр» было воспринято слишком буквально. Главным оставался приказ начальства — пусть глупый, дурацкий, опасный, не отвечающий боевой обстановке, но его исполнение было свято для собственной же безопасности, снимая ответственность за его последствия с подчиненных. За них будет думать начальство, за которое, соответственно, думало начальство вышестоящее. Самое же высокое начальство в итоге все равно всегда могло найти козлов отпущения среди подчиненных, сваливая на них вину за собственные ошибки. Инициатива выбивалась из офицеров и солдат дубиной приказов (как, собственно, и по сей день), в то время как в германской армии, напротив, инициатива приветствовалась и поощрялась. Всякий командир, кто мыслил нешаблонно и предпринимал неописанные в инструкциях маневры, действовал на свой страх и риск. Тут уж или грудь в крестах, или голова в кустах. Зато именно из них и выходили выдающиеся полководцы. Из Академии же, как правило, — серая штабная масса.

«Трижды менялся взгляд на Академию — то как на специальную школу комплектования Генерального штаба, то, одновременно, как на военный университет. Из Академии стали выпускать вдвое больше офицеров, чем требовалось для Генерального штаба, причем не причисленные к нему возвращались в свои части «для поднятия военного образования в армии», — писал Деникин.