Книга Воскрешение Перуна. К реконструкции восточнославянского язычества - Лев Клейн

Таким образом, девственная или младенческая чистота русского язычества в воззрениях славянофилов отвергала славянских богов, но не отменяла убеждение в том, что у славян была вера в одного, высшего бога.

Славянофилам был близок поэт А. К. Толстой, один из тех, кто стоял за псевдонимом Козьмы Пруткова. В 1868 г. он сочинил ехидную пародию на официозные историографические труды карамзинско-погодинского толка, превозносившие «призвание» варяжских монархов («земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет»); впрочем, задевал и западников, видевших в России лишь сферу воздействия Запада — «страну, которая колонизуется», по крылатой фразе С. М. Соловьева (1960: 647). Пародию Толстой (1984: 327-328) назвал «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева» (А. В. Тимашев — начальник III отделения, т. е. охранки, в 1868 г. был назначен министром внутренних дел).

В поэме варяги, прибывшие наводить порядок на Руси и полные спеси, изъясняются на забавной смеси русского с немецким; на ней же составлен и текст от автора. Варяги сменяют друг друга на киевском престоле, а порядка все же нет как нет.

Когда ж вступил Владимир

На свой отцовский трон,

Da endigte fur immer

Die alte Religion[1].

Он вдруг сказал народу:

«Ведь наши боги дрянь,

Пойдем креститься в воду!

И сделал нам Иордань.

«Перун уж очень гадок!

Когда его спихнем,

Увидите, порядок

Какой мы заведем!»

Но порядок так и не появился. Не заводится порядок на Руси, хоть плачь. Русь ждала Тимашева — он пришел и мигом навел порядок.

Подобное непочтительное отношение к религии, власти и святыням трона, конечно, не могло быть пропущено цензурой, и поэма долго ходила по рукам в списках. В других поэмах Толстого князь Владимир кается в том, «что богом мне был то Перун, то Велес» («Песня о походе Владимира на Корсунь»), а очагом культа Перуна, в полном соответствии со взглядами славянофилов, оказывается западнославянское Поморье —там «Вкруг Перуновой божницы/ Хороводным ходят колом/ Дев поморских вереницы» («Боровой. Поморское сказанье»), хотя в Поморье обнаружено много славянских языческих богов, но не Перун, да и полякам Перун вроде бы неведом.

В сонме богов

Тем временем воспевание языческого единобожия славян — будь то поклонение Всевышнему или Перуну — разошлось с наукой.

С середины века господствовал уже другой настрой. Ученые «сравнительной школы» (компаративисты) уловили родство языков, а затем и мифологических систем индоевропейских народов. Даже имена богов оказались родственными. Вначале были попытки упрощенно решать эту проблему. Так, чех И. Й. Хануш в тяжеловесно-основательной монографии (Hanuš 1842) пытался по слабым сходствам узнать в славянском Триглаве индийского Тримурти, в Прабоге — Парабрахму, в Радегасте — Вишну и т. д. Но вскоре европейские и русские ученые занялись более серьезными сопоставлениями. Они нашли, что греческому Зевсу, отцу богов (Дзевс-питер) соответствуют индийский Дьяус-питар и италийский Диес-питер, *Дью-питер, Ю-питер, греческому Урану — индийский Варуна и т. д. Блеснула идея, что боги всех этих народов восходят к общему праиндоевропейскому пантеону. За близкими, но чуть видными славянскими богами встали туманные, но полнее очерченные боги далеких общеиндоевропейских и индийских предков. Не один бог, а целый пантеон.

Те компаративисты, которых интересовало происхождение мифов, видели в них аллегорическое изображение борьбы стихий — грозы и засухи, облаков и солнца, дня и ночи, зимы и лета. Поэтому их объединяют в солярно-мифологическую школу. Чтобы увязать все это в одну систему, требовалось изучение поверий и сказаний каждого народа.

К середине XIX в. благодаря публикации крупных фольклорных собраний И. П. Сахарова (хоть и подозреваемого в частичной фальсификации), И. М. Снигирева и И. И. Срезневского можно уже было привлечь к освещению русской мифологии устное творчество русского народа.

Очень робкой была попытка Д. О. Шеппинга, затемненная фантастическими толкованиями имен и поверхностными их увязками. В своей книге «Мифы славянского язычества» барон Шеппинг усматривал в эволюции божеств два пути: через поклонение самим явлениям природы и через поэтические аллегории, отводя славянам второй путь. На этом пути возникали антропоморфные божества, а их под конец воплощали в кумирах, идолах. «В то же время, — добавлял Шеппинг (1849: 1-2, 21), — невольно сознавая в душе своей их нелепость». И заключал: «Ясно, что при этих условиях вера Христова не только не могла найти у нас сопротивления, но явилась Славянину спасительным исходом их тревожного и недовольного состояния души, в которое низвергло его невежественное идолопоклонство».

Развивая ту же идею о поэтических аллегориях, великий подвижник А. Н. Афанасьев в своем труде (1865-1869) свел воедино огромное количество славянских поверий, поговорок и связей слов (в основном, значит, фольклорных источников) и на этой основе реконструировал славянскую мифологию по метеорологическим моделям мифологической компаративистики. В мифологическом пантеоне Афанасьева Перун стоит на первом месте, далеко затмевая остальных богов. Достаточно взглянуть на указатель к современному изданию сборника его статей — книге «Древо жизни» (Афанасьев 1983): перечислению упоминаний Перуна отведено 15 строк, тогда как упоминаниям других богов — по строчке, часто неполной.

Образ Перуна воссоздан по преданиям белорусов. Это высокий старик, черноволосый, с бородой, за что его зовут также Дедом. Борода золотая, но это по одиночному, неподтверждаемому и не очень надежному сообщению. Дед, по преданиям белорусов, охраняет золотые клады. В левой руке он носит колчан стрел, в правой — лук. Пущенная им с молнией стрела убивает людей и производит пожары. Да и в России в XIX в. еще повсеместно жило поверье о «громовой стреле». Они носят такое название как в России, так и по всей Европе (Афанасьев 1865,1: 247; Cartailhac 1877; Уваров 1881: 3-16; Mildenbeiger 1959: 83-86), а в Польше их название звучит как kamnie piorunowe (Mazurkiewicz 1988). Падая из тучи, такая стрела уходит якобы глубоко в землю, а через семь лет (или три года) выходит на поверхность в виде кремневого наконечника (Афанасьев 1983: 78-79, 318). Археологи установили, что имеются в виду находки, которые являются действительно наконечниками стрел, но незапамятных времен —эпохи неолита, IV— II тыс. до н. э. Есть еще и каменные боевые топоры того же времени — эти называются у славян и у некоторых других народов «громовыми топорами» (в древности «топори громнии»), а в германских странах — «топорами Тора». У славян топор был явно символом Перуна (ФилиповиЬ 1953; Даркевич 1961).

Такой образ Перуна резко отличался от летописного. Правда, летописный зафиксирован более древними источниками, но можно ли отдавать ему предпочтение? Тот кумир простоял недолго: в 980 году Владимир его поставил, а уже в 988-м сверг. Среброглавый и златоусый идол был всего лишь воплощением идеалов княжеской верхушки, к тому же не вполне славянской. Ведь первые Рюриковичи были действительно варягами, то есть скандинавскими германцами, предками шведов и датчан. А тут образ глубинный, народный, проживший тысячелетие и, возможно, уходивший корнями на тысячелетия вглубь от Киева. Золотую бороду Афанасьев отмечает и у индийского бога-громовика Индры. Бородатым изображается у греков Зевс. Да и норманские боги, судя по их изображениям, были бородатыми. Усы и казачий «оселедец» (чуб) варяги, видимо, завели себе уже в южных походах.