Книга Как в первый раз - Дженнифер Доусон

– Да, конечно… – ответила она, задыхаясь, и в голосе ее прорезалась хрипотца.

Приподняв голову, Эван увидел ее пылавшие голубые глаза. И увидел зовущие влажные губы.

– А помнишь, как мы впервые поцеловались? – продолжал он.

Ее ногти впились ему в шею.

– Помню, – ответила она, застонав.

Его губы и его руки, блуждавшие по ее телу… Сейчас она чувствовала себя так, будто перенеслась в далекое прошлое. Пенелопа не знала, почему позволяла ему прикасаться к ней. Может быть, прошло слишком много времени, и потому прежняя боль ушла? А может, она решила, что он слишком пьян, поэтому ничего потом не вспомнит? Но, как бы то ни было, следовало срочно это прекращать. Ведь она пришла вовсе не для этого.

Но, как и всегда, когда она оставалась с ним наедине, здравый смысл покинул ее. Ведь Эван был ее ахиллесовой пятой. Единственным человеком, который мог подтолкнуть ее к совершенно безрассудным поступкам.

Вот почему она старалась держаться от него подальше.

И вот почему не отталкивала его сейчас.

Его руки скользнули по ее ногам, затем – под юбку.

Следовало немедленно его остановить.

Она положила руки ему на плечи, намереваясь оттолкнуть, но тут его ладони заскользили по ее бедрам, и коленки Пенелопы подогнулись. И все-таки, собрав волю в кулак, она сумела произнести:

– Ты должен остановиться, Эван.

Он вскинул подбородок, и его зеленые глаза пристально взглянули на нее.

– А помнишь, Пенелопа, какой чертовски страстной ты всегда была? Прямо-таки мучила меня…

Она стиснула зубы. Конечно, она помнила. Прекрасно все помнила.

Его пальцы поползли выше по ее бедру. А губы снова прижались к ее животу. Голова ее все больше туманилась желанием, которое она годами подавляла, а Эван тем временем шептал:

– Боже, ты просто сводила меня с ума. Да-да, сводила…

Пенелопа мысленно вздохнула. Следовало срочно брать ситуацию под контроль, иначе она совершит что-нибудь, о чем потом сильно пожалеет.

Резко выпрямившись, она проговорила:

– Давай вернемся к нашей теме.

– К какой теме? – Его губы вновь скользнули по ее животу, и она невольно затрепетала.

– Мы говорили о твоей жизни. Ты должен взять себя в руки, Эван. – Отлично! Теперь ее голос звучит вроде бы спокойно. Да-да, она полностью держит себя в руках, и он никак на нее не подействовал. – Ты должен протрезветь, принять душ и перестать доводить свою маму до слез.

Он сжал ее ноги и опять потянул на себя.

– Сядь ко мне на колени, Пенелопа.

– Нет, – заявила она решительно. Однако не отступила и не отстранилась. Ох, она вообще теряла рассудок, когда дело касалось Эвана.

– Мне не хватает тебя на коленях. – Его пальцы задели край ее трусиков у изгиба ягодиц. – Думаю, тебе хочется того же…

Пенелопа закрыла глаза, наслаждаясь чудесными ощущениями. У него были такие крупные и такие теплые ладони… И даже подростком он точно знал, как нужно к ней прикасаться. С тех пор ни один мужчина не прикасался к ней так, – несмотря на все ее желание.

Вот почему это следовало немедленно прекратить.

Сделав глубокий вдох, Пенелопа положила ладонь ему на руку и проговорила:

– Множество женщин согревали твои колени все эти годы. Позвони одной из них.

– Я не хочу их, я хочу тебя.

– Чушь, глупости! – Она наконец-то отстранилась и, отступив достаточно далеко, чтобы он не смог до нее дотянуться, сделала «непроницаемое» лицо – такое выражение она придавала ему, когда переговоры проходили не лучшим образом и ей не хотелось раскрывать свои карты. – Ты пьян. Ты одинок. А я оказалась под рукой. То есть все та же история, понимаешь? Только теперь мы не подростки, а взрослые люди, Эван.

Глаза его тотчас же потухли, и он, откинувшись на спинку кресла, снова превратился в самодовольного и заносчивого плейбоя.

– Ты всегда умела потешить себя, Пенни. Всегда была ужасно строгая – и при этом на все готовая…

– Идиот! – Она с силой ударила его по щеке и тут же, ошеломленная, отпрянула. От удара рука заныла.

Эван помассировал челюсть и с усмешкой спросил:

– Хочешь, чтобы я притворился, будто это что-то значит?

Вот в чем все дело! Он чертовски умело манипулировал ею. Вот почему она и отдала ему все самое дорогое. Да, в реальном мире он делал вид, что ее не существовало, но внизу, в том подвале, он заставлял ее верить во все, что говорил. А она была юной и глупой. И сама себя убедила в том, что она – особенная. Тогда она, конечно же, ошиблась. Но теперь эту ошибку уже не совершит. Да-да, она давно уже не робкая девочка.

Пенелопа посмотрела Эвану прямо в глаза и отчетливо проговорила:

– Я не верю ни единому слову, сорвавшемуся с твоих губ. Я знаю, что ты не способен любить никого, кроме самого себя. Знаю, что ты меня просто использовал. И знаю, что это ничего для тебя не значило – тогда я была глупой девчонкой, обожавшей тебя, и ты этим воспользовался. – Она сделала глубокий вдох и, немного успокоившись, продолжала: – Но знаешь что? Все это – на твоей совести, а не на моей. Я была честной, была непорочной. Я отдала тебе свое сердце, а ты швырнул его мне в лицо. – Пенелопа ткнула пальцем ему в грудь. – Да-да, это на твоей совести, и это тебе нужно посмотреться в зеркало, чего ты, очевидно, сделать не можешь, иначе бы не напивался ежедневно.

Эван уставился на нее в изумлении, и глаза его пылали… очевидно, гневом. Но ей уже было на все наплевать, и она вновь заговорила:

– Ты тут здесь можешь сгнить, если хочешь, – я пришла не ради тебя, а ради них. Ради твоих близких, которых ты убиваешь своим эгоистичным саморазрушением.

– Все сказала?

– Нет еще. – Глаза ее сверкнули.

Эван сделал следующий глоток из бутылки, но при этом не отрывал от нее взгляда. Пенелопе же хотелось выхватить бутылку из его рук и – и швырнуть ее через всю комнату, чтобы разбилась. Но не ей решать. Выбор должен был сделать он, а не она.

Скрестив на груди руки, она продолжала:

– Твоя карьера закончена. Мне очень жаль. Я знаю, что футбол – это то единственное, что интересовало тебя в жизни. Тебе сейчас плохо, я понимаю. Но ты, Эван, вспомни: тебе уже тридцать три. И в любом случае тебе оставалось играть всего несколько лет. Футбол – игра молодых, а ты уже пережил свой расцвет.

– Чушь, глупости, бред! – Слова эти вырвались точно взрывы, и даже воздух в комнате, казалось, завибрировал. – Ведь как игрок… Я был на Олимпе!

Ей очень не хотелось говорить это, но пришлось.

– Олимпа хватило бы еще года на три. Средний возраст ухода из футбола – тридцать пять лет. Выходит, ты потерял всего лишь два-три года. Не столь уж велика потеря.