Книга Пирамида - Уильям Голдинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не дергайся, парень! У тебя мушка, как бадья в колодце, ходуном ходит. Жми – вот так!
И далее ты чувствовал, как тебе долго жмут и мнут ягодицы.
– Ну вот, что скажете, капитан?
Капитан Уилмот подковылял на двух своих палках и пристально осмотрел машину.
– По виду судя – с плотины сверзилась.
Нет, ноги мои не примерзли к бетону. Они в него провалились.
– Это у них называется – покататься, – сказал Генри. – Хулиганье. Я бы им показал – покататься.
Открыл дверцу и заглянул.
– Вот! Полюбуйтесь!
Попятился и повернулся. В руке у него был золотой крестик на цепочке.
– Ну? Чего-чего, а крестика мисс Долиш сроду не нашивала, ни в коем разе!
Капитан Уилмот наклонился к руке Генри.
– Ты уверен, Генри? Где-то я его видел...
Генри поднял крестик к самым глазам.
– Й. Хэ. Сэ[6]. И на другой стороне тоже чего-то есть. «Э. Б. Амор винсит омниа». Это еще чего?
Капитан Уилмот повернулся ко мне:
– Поди сюда, Оливер. Ты у нас грамотей.
Внутри я весь похолодел от страха, снаружи весь горел от стыда.
– По-моему, это значит – любовь побеждает все.
– Э. Б. – сказал Генри. – Эви Бабакумб!
Он поднял грустный карий взор на мое лицо и не опускал.
– То-то я говорю – где-то видел, – сказал капитан Уилмот. – Рядом живет. Ходит ко мне уроки брать, понимаете? Письма, карточки, ну всякое такое. Она его под низ надевает, вот сюда.
– Она раньше тут работала, – сказал Генри, все еще не сводя глаз с моего лица. – Пока к доктору не перешла. Тогда, значит, и потеряла.
– Вообще-то, – сказал капитан Уилмот, – она его не всегда под низом носит, когда бусы не надевает, он у нее снаружи висит, вот тут. Ну, я пошел.
И поковылял к своей коляске, больше не поминая ни команду, ни аккумулятор. Он нам улыбался, и улыбка стала зверской, когда он усаживался. Сложил обе палки, развернул коляску и засвистел прочь.
Генри все смотрел мне в лицо. Меня, поднимаясь от пяток, неудержимо захлестывала краска. Вот прилила к плечам, ударила в руки, так что они взбухли на руле. Залила мне лицо, голову, даже волосы у меня горели.
– Н-да, – сказал наконец Генри. – Эви Бабакумб.
Двое перемазанных в бензине рабочих, возившихся с мотором грузовика, уставились на нас с улыбками, только что не такими зверскими, как у капитана. Будто у него глаза на затылке, Генри к ним обернулся.
– Я вам деньги за что плачу? Чтоб вы весь день рты разиня стояли? Мне эти вентиля к полшестому нужны!
Я вякнул:
– Можешь ей сам передать. Или, хочешь, я...
Генри повернулся ко мне. Я отлепил от руля одну руку, протянул. Он раскачивал крестик, как маятник, и внимательно меня разглядывал.
– Вы ведь машину не водите, мастер Оливер?
– Нет. Нет. Не вожу.
Генри кивнул и уронил крестик в мою ладонь.
– С приветом от фирмы.
Отвернулся и опять сунул голову в машину. Ноги мои вновь обрели способность двигаться. Я повел прочь свой увечный велосипед, зажав в руке крестик. Когда я подходил к нашему флигелю, в голове стучало только: ух, пронесло.
* * *
Отведя велосипед, я прошел коридором в аптеку, где папа щурился у окна над микроскопом.
– Генри, – сказал я, небрежно раскачивая крестик. – Генри Уильямс. Мисс Бабакумб забыла эту вещицу, когда работала у него в гараже. – Я подбросил и ловко поймал крестик. – Попросил, чтоб я ей отдал, – сказал я. – Ведь она сейчас в приемной, нет? Я только зайду...
Я прошел коротеньким коридорчиком и открыл дверь. Эви сидела за конторкой, пытаясь рассмотреть правым глазом свой левый в круглом зеркальце. И увидела вместо него меня.
– Олли! Ну зачем ты...
– Здрасте. Я думал, ты обрадуешься.
Изо всех сил изображая небрежность Роберта, я бросил крестик на конторку. Эви в него вцепилась с ликующим воплем:
– Мой крестик!
Она положила зеркальце и стала прилаживать на шее цепочку. Лицо ее стало торжественным. Она нагнула голову, причитала, как-то странно поводила одной рукой вокруг своих грудей. В нашей местной взвеси англиканства, протестантства и чистого безверия я никогда не видывал ничего подобного. Она глянула на меня и вдруг рассиялась с открытым ртом, подмигивая одним глазом.
– Ну, Олли, ты даешь!
– Как это?
Она отпихнула стул, потом снова села, глянула на меня, тиская края конторки. Она меня разглядывала, будто в первый раз в жизни видит.
– Эви... когда же мы с тобой...
– Ишь шустрый какой, а?
Сомнений быть не могло. Эви Бабакумб, красотка Эви, спелая ягодка, смотрела на меня с одобрением, даже с восторгом!
Из глубин докторского дома хлынул голос:
– Мисс Бабакумб!
Она вскочила, откинула гриву, прошла в дверь кабинета. На пороге оглянулась. Хихикнула.
– Он же у тебя всю дорогу был!
* * *
Я понес оскорбление с собой в аптеку. Папа все еще склонялся над микроскопом, поддевая предметное стекло испытанными крупными пальцами. Я беспрепятственно вышел и прошел во флигель, соображая, что мне теперь делать. Если сержант Бабакумб добьется ее показаний с помощью физического воздействия или как-то еще, он может и не разделить восторга дочери по поводу моей воображаемой роли. Дело не терпело отлагательства. Надо было ее увидеть, прежде чем она пойдет домой; но я не находил предлога, чтобы пройти в приемную. Зато из окна моей комнаты вкось просматривалось все до самой Площади и видны ступеньки соседнего дома Юэнов. Как только она выйдет, я снова спущусь и пройду в наш двор. Если мама будет на кухне, можно очень просто объяснить свои передвижения («пойду на велик взглянуть»). Во дворе я наберу скорость, перемахну через забор на Бакалейную, задами пробегу мимо Юэнов, священника и еще три двора до поворота на Бакалейный тупик, а там пройду назад между двором священника и церковью. Таким образом я выйду на Площадь с другой стороны и случайно наткнусь на Эви. Итак, я занял свою позицию и затаился за ситцевой занавеской. Ждать предстояло долго, но что мне еще оставалось? И вот, когда она уже должна была с минуты на минуту явиться, я услышал тяжкий державный шаг, приближавшийся к моему окну с другого направления. Сержант Бабакумб надвигался со стороны ратуши. Он не придерживался обычного своего маршрута – мимо адвокатской конторы Уэртуисля, Уэртуисля и Уэртуисля, эркера мисс Долиш и прочее. Он направлялся курсом, который неизбежно вел его прямо к нашей калитке. Нет, не из-за своих действий в течение последних двадцати четырех часов я пришел в ужас. Но из-за своих намерений. Ибо на лице сержанта под трехцветной треуголкой отображался такой пышущий, такой родительский гнев, что у меня захватило дух. Мясистые кулаки низко раскачивались при каждом шаге, металлические подковы выбивали искры из мостовой. И тут, будто она тоже подглядывала из окна, Эви выпорхнула из двери Юэнов. Она была в белой шелковой, завязанной под подбородком и хлопающей кончиками косынке. И конечно, в чулках. Она смеялась, улыбалась, обнимала себя за плечи, выворачивала икры и чуть вихляла задом. Подпорхнула к сержанту Бабакумбу, вплоть, посылая улыбку ему в лицо, почти вертикально вверх.