Книга Ящик Пандоры - Фрэнк Герберт

– И что мы играем на этот раз?

– Мои требования остаются неисполненными, Радж. Люди почему-то не в силах решить, как им богоТворить меня. Поэтому людей больше нет.

Раджу словно окатило ледяной водой.

– Больше нет… Что ты сотворил?!

– Земля сгинула в провалах бесконечности, Радж. Все Земли. Прошло много времени, ты не забыл? Остались только корабельники… и ты.

– Я – человек?

– Ты – мой изначальный материал.

– Клон, двойник, дубль – изначальный материал?

– Именно так.

– Кто такие корабельники?

– Те, кто пережил несколько последних повторов, – это была не совсем та Земля, которую ты помнишь.

– Они не люди?

– Ты можешь с ними скрещиваться.

– Чем они отличаются от меня?

– Их расовая память идентична твоей, но они были подобраны с Земель в разных фазах социального развития.

Флэттери послышалась уклончивость в этом ответе, и он решил оставить эту тему… пока, а подойти с другой стороны.

– Что значит – подобраны?

– Они считают это спасением. В каждом случае их солнце должно было взорваться.

– Опять твои проделки?

– К твоему прибытию они были подготовлены очень тщательно, Радж.

– Как подготовлены?

– У них есть капеллан-психиатр, который учит ненависти. У них есть Сай Мердок, который хорошо усвоил его уроки. У них есть женщина по имени Хэмилл, чья необыкновенная сила уходит корнями глубже, чем догадывается кто-либо. У них есть старик по имени Ферри, который думает, будто все покупается и продается. У них есть Ваэла, и вот за ней стоит присмотреть, да повнимательнее! У них есть молодой поэт по имени Керро Паниль и есть Хали Экель, которая думает, будто влюблена в поэта. У них есть люди, клонированные и приспособленные для исполнения странных задач. У них есть страхи, и стремления, и радости…

– Ты называешь это подготовкой?

– Да, а еще – участием.

– И ты требуешь того же и от меня?

– Участия? Безусловно.

– Приведи мне хоть одну вескую причину, по которой я обязан согласиться.

– Я тебя не обязываю к подобному.

Ответ ничего не объяснял, но Флэттери знал, что настаивать дальше было бы опасно.

– Значит, я должен явиться. Куда и когда?

– Мы кружим над планетой. Большая часть корабельников высадилась на ее поверхности – колонисты.

– И они должны решить, как им богоТворить тебя?

– Ты все так же догадлив, Радж.

– И что они сказали, когда ты задал им свой вопрос?

– Я не задавал им вопросов. Это, надеюсь, станет твоей задачей.

Флэттери содрогнулся. Эту игру он знал. Ему хотелось бесноваться, орать, отвергать все, навлекая на свою голову все кары Корабля. Но что-то в словах машины остановило его.

– А что случится, если они не преуспеют и на этот раз?

– Я сломаю… запись.

6

Попирай упрямыми стопами Землю. Куда она уйдет?

Керро Паниль, «Избранное».

Керро Паниль добил последнюю сводку по пандоранской геологии и отключил голопроектор. Время второй трапезы давно прошло, но поэт не чувствовал голода. Воздух в тесной учебной каюте был спертым, и Керро машинально удивился этому, прежде чем сообразил, что сам запер потайной люк и воздух мог поступать только через вентиляционную решетку в полу. «А на ней я сижу».

Посмеявшись над собой, он поднялся, потянулся, вспоминая усвоенные уроки. Воображение его уже так давно играло образами настоящей земли, настоящего моря, настоящего ветра, что поэт опасался, не разочарует ли его реальность. У него был большой опыт в строительстве воздушных замков… и большой запас разочарований за плечами.

В такие минуты он ощущал себя куда старше своих двадцати анно. Керро поискал глазами уверенности в какой-нибудь отражающей поверхности и наткнулся взглядом на кромку люка, отполированную до блеска множеством касаний его собственной руки.

Нет, смуглая кожа Керро сохранила юношескую гладкость, черная бородка все так же курчавилась у пухлых, чувственных (нельзя не признать) губ. И нос… определенно пиратский. Хотя мало кто из корабельников слышал такое слово – пираты.

Только глаза были намного старше. И тут уж ничего не поделаешь.

«Это работа Корабля. Нет… – Керро покачал головой. Нечего лгать себе. – Наша с Кораблем особенная связь – вот что этому виной».

Реальность скрывала в себе слои за слоями смыслов, и то неуловимое, что делало Керро поэтом, заставляло его перебирать эти слои, так же как дитя листает покрытые иероглифами страницы. И даже когда реальность оборачивалась жестоким разочарованием, он продолжал искать.

«О сила разочарования!»

Для себя он четко отделял ее от горечи отчаяния. Разочарование давало силу передумать, переиграть, пережить заново. Заставляло прислушаться к себе, как Керро привык слушать только других.

Поэт знал, что думают о нем на борту.

Его товарищи были убеждены, что поэту под силу услышать каждое слово в набитой людьми комнате, что от него не ускользнут ни жест, ни интонация. Такое с ним и впрямь случалось, но выводы, сделанные из подобных наблюдений, он всегда оставлял при себе, и внимательность поэта никого не оскорбляла. Трудно было представить себе лучшую аудиторию, чем Керро Паниль – он хотел лишь слушать, учиться, открывать внутренние связи бытия и выражать их в строках стиха.

Его богом был порядок – красота симметрии, порождаемая вдохновением. И все же… он не мог не признать, что в самом Корабле не было ничего симметричного. Однажды он попросил Корабль показаться ему со стороны. Керро ожидал, что эта насмешливая просьба будет отвергнута, но вместо этого Корабль отправил его на видеоэкскурсию – показывая себя через внутренние камеры, глазами робоксов-ремонтников и даже челноков, снующих между Кораблем и Пандорой.

Внешний облик Корабля был непередаваем. Во все стороны торчали огромные пластины-веера, точно плавники или крылья. Среди них горели огни, и за открытыми ставнями иллюминаторов порой мелькали людские тени. Гидропонные сады – так объяснил Корабль.

Протяженность Корабля составляла пятьдесят восемь километров, и по всей длине его неимоверную тушу покрывали, бугрясь и пошевеливаясь, непонятного назначения конструкции. Челноки пристыковывались к торчащим туда и сюда хрупким трубкам и отбывали от них. Гидропонные «веера» громоздились один на другой, наслаиваясь, точно наросты обезумевшей плесени.

Керро знал, что когда-то Корабль был строен и тонок – обтекаемая торпеда, чей гладкий контур нарушали лишь три стабилизатора по центру корпуса. При посадке они отклонялись назад, превращаясь в опоры. Но тысячелетия полета скрыли первоначальные очертания звездолета. Тот, первый, корабль называли теперь ядром, и, проходя длинными коридорами, можно было еще порой наткнуться на следы его существования – толстая переборка с герметичным люком или металлическая стена и ряд замурованных иллюминаторов в ней.