Книга Немецкие диверсанты. Спецоперации на Восточном фронте. 1941-1942 - Георг фон Конрат

Экран погас, и майор спросил:

– Итак, расскажите, что вы видели?

– Небольшой городок.

– И на что особенно вы обратили внимание?

– На улицу с низкими домами. Также я заметил полную женщину, которая стояла на крыльце одного из домов. На каждом участке, огороженном забором, – сад, а еще огороды. – Так я продолжал описывать в деталях все, что смог запомнить.

Когда я вытряхнул из памяти все мелочи, майор кивнул.

– Хорошо, хорошо! – громко произнес он. – Отлично! Я не ожидал, что вы запомните так много с первого раза. Теперь вы будете просматривать этот фильм раз в неделю до тех пор, пока не зафиксируете каждую, даже незначительную деталь. В дверном проеме стояла ваша мать, и, как я уже говорил, позднее вы увидите свою девушку и всех своих друзей.

И все же я до сих пор недопонимал, что происходит. Все казалось таким далеким и простым, и я не представлял, о чем можно беспокоиться. Но уже на следующий день положение усложнилось. Майор начал обучать меня русской разговорной речи, сленгу, и эти слова и фразы он буквально вбивал мне в мозги за завтраком, обедом и ужином, в своем кабинете и в моей комнате. Шестнадцать часов в день – русский, русский, русский, до тех пор пока моя голова не начинала кружиться. Шли месяцы, и я превращался из нерешительного ученика, боящегося произнести незнакомое слово, во все более уверенного, свободно говорящего на другом языке. Эти занятия забирали все время и силы, и сейчас мне нестерпимо хотелось пообщаться с кем-нибудь еще, кроме майора. Мне очень хотелось знать, как дела у Вилли, и иногда в столовой, когда, случалось, он садился передо мной, я с трудом сдерживался, чтобы не окликнуть его. Но куда бы я ни шел и где бы ни стоял, майор всегда находился рядом, наблюдая за мной, задавая вопросы, требуя отвечать на них.

«В каком полку служишь? В какой артиллерийской батарее? Сколько в артиллерии подразделений?» Опять и опять, вопрос за вопросом, и все это на русском.

Постепенно, незаметно для себя, я обнаружил, что стал думать на русском, чувствовать себя русским, и довольно быстро в совершенстве овладел русским языком. Немецкий акцент совершенно исчез, и я произносил идиоматические выражения, будто знал их с детства.

Как-то ночью кто-то грубо потряс меня за плечо и строго произнес на немецком языке:

– Кто ты?

Сонным голосом, заплетающимся языком я ответил:

– Лейтенант 115-го прусского подразделения военно-морских сил Георг фон Конрат.

Как гром среди ясного неба на меня обрушился крик:

– Вон из постели! Я научу тебя правильным манерам!

Подскочив, окончательно проснувшись, я увидел майора, в полном обмундировании, стоявшего около моей кровати. Была осень, дул холодный северный ветер, морозным воздухом охватывало с головы до ног. Несмотря на это, прямо в коротких кальсонах и рубашке, майор выгнал меня на школьный двор. Там я ползал по грязи и замерзшим лужам, прижимаясь носом к земле больше часа, отрабатывая упражнения на случай воздушной тревоги и контратаки против врага, перешедшего линию фронта, до тех пор пока силы не стали покидать меня. Каждую кость в моем теле ломило от холода. От переохлаждения у меня свело мышцы, и каждое движение причиняло новую боль. Но майор ни на что не реагировал, ни на минуту не выказав жалости по отношению ко мне. Его лицо оставалось невозмутимым, а я, превозмогая боль, продолжал выполнять его команды.

Наконец он остановил меня. Поднявшись с колен в черной воде, смешанной со льдом, я стоял перед ним, опустив голову, и он снова спросил:

– Кто ты?

Но я не понял вопроса. Такая тренировка вышибла из меня все мысли, и я стоял, тупо глядя перед собой, а мои отмороженные мозги пытались уловить смысл слов. Постепенно я осознал, что все же являюсь русским. И днем и ночью я обязан быть русским, и не важно, на каком языке со мной разговаривают – на немецком или на хинди. Я все равно должен отвечать на русском. Проклиная себя за собственную дурость, я отчеканил майору:

– Григорий Кириллов, лейтенант Красной армии!

Ему стало легче, о чем свидетельствовала широкая улыбка на лице, и он ответил:

– Можете идти в свою комнату.

Душ был такой же холодный, как ледяная вода в лужах, но я все же вымылся и затем залез под шерстяные одеяла, благодаря Бога, что все позади. Наверное, прошло несколько часов, а я все лежал, неистово дрожа, потому что слишком промерз, чтобы уснуть. Постепенно я стал дремать, хотя так и не согрелся до конца, все же провалился в глубокий тяжелый сон. Неожиданно резкий голос прорезал темноту, крича мне по-немецки:

– Как тебя зовут?

Инстинктивно я поднял руки, чтобы прикрыть глаза от света, бросившегося мне в глаза, и в то же время так же громко крикнул в ответ:

– Георг фон Конрат. – Я замолчал, где-то в подсознании понимая, что, наверное, уже поздно, но все же быстро, хотя и тихо произнес: – Григорий Кириллов, офицер Красной армии.

Мягкая рука отечески похлопала меня по правому плечу.

– Хорошо, сынок. А сейчас спи.

Я отключился, наконец-то окончательно согревшись.

С этого момента следующие полгода превратились для меня в постоянную тренировку, которая с каждым днем становилась все жестче и жестче. Первое время мне было очень любопытно знать, когда вообще майор спит, но со временем моя усталость так накопилась, что мне стало абсолютно все равно. Были ночи, когда я просыпался по двенадцать раз, иногда только раз или два. Я постоянно находился в напряжении, в ожидании, никогда не зная, когда меня позовут в следующий раз. Такое положение сильно действовало на нервы и давило на меня. В этом очевидном беспорядке все ужасало своей непредсказуемостью. Мы никогда не могли предположить, что произойдет в следующий момент.

Не имеет значения, как я привыкал, что чувствовал, что мне стоило вжиться в эту роль, абсолютно адаптировавшись и ничего не принимая на свой счет. Было ощущение, что кто-то читает мои мысли, и даже во сне я не мог до конца расслабиться.

Время от времени меня вытаскивали из теплой постели прямо на снег, покрытый ледяной коркой, где я должен был отвечать на бессмысленные вопросы. Все строилось так, чтобы я ошибся в ответе и тем самым попал в их ловушку. Это было частью обучающей программы.

Так прошло два года в этом захолустном, богом забытом лагере, где на стене над своей кроватью я написал: «Южный Штаблок – убийца моей юности».

Шел 1940 год, и мне было семнадцать лет.

Наконец наступил день, когда майор пригласил меня в свой кабинет в последний раз, и мы оба разговаривали по-русски, как будто таковыми и родились. Хлопнув меня по плечу, он произнес:

– Товарищ лейтенант, я должен сообщить вам, что больше ничем не могу быть вам полезен. Вы сдали экзамены и теперь являетесь не просто русским, но русским офицером, а также стипендиатом, и теперь вам предстоит продолжить обучение с другими преподавателями.