Книга Дочери смотрителя маяка - Джин Пендзивол

Они сказали, что лодку обнаружил Арни Ричардсон. Который посчитал, что дневники должны быть у меня. Я уже вечность не слышала этого имени. Однажды он послал нам письмо. Мы получили его через несколько лет после отправления, оно следовало за нами по миру и наконец прибыло в посылке от нашего агента вместе с перепиской о книгах и авторских гонорарах, с приглашениями на мероприятия, которые мы никогда не посещали. В письме говорилось о том, что он вернулся на остров через несколько недель после пожара, вернулся к маяку Порфири, чтобы собрать все, что смог найти в дымящихся руинах. Если мы когда-нибудь вернемся домой, писал он, то сможем найти то малое, что удалось спасти, на чердаке в доме Майлис. Я не ответила на его письмо. Какое это имеет значение, когда прошло столько времени? Все это осталось позади. Жизнь продолжалась. Хотя меня не удивляет, что он узнал о моем возвращении домой. Несмотря на наше затворничество, он, должно быть, услышал, что то немногое, что он хранил для нас, попросили вернуть. Майлис скончалась много лет назад, но ее дочь любезно организовала доставку вещей в дом престарелых.

Я не вспоминала об этих дневниках уже очень давно, но не забыла того момента, когда в последний раз их видела. Стояла ранняя весна, и Эмили должна была принести дрова для растопки из сарая. Ее не было слишком долго, а в те дни мне было беспокойно, когда ее не было рядом, особенно после того, что случилось. Я нашла ее в доме помощника смотрителя. Она иногда заходила туда, возможно, чтобы вспомнить, так же как и я. Она сидела в папином кресле, непромокаемая упаковочная бумага свисала с ее колен, на ней лежал раскрытый дневник. Я вспомнила эти дневники. Вспомнила, как отец писал за столом, из радио звучала музыка и потрескивали дрова в печи. Дневников не стало, когда он умер, и мне даже не приходило в голову, что они исчезли. Эмили не могла прочитать написанное, но я видела, как она водит рукой по страницам, чувствуя буквы, слыша его голос, и меня захлестнуло желание сделать то же самое. Я взяла один из дневников, провела рукой по поверхности, так же как делаю сейчас, пальцы ощутили выгравированные «Э. Л.» на темной кожаной обложке.

Скрип колесиков кухонной тележки в коридоре извещает о том, что настало время послеобеденного чая, и выдергивает меня из воспоминаний. Раздается стук в дверь.

— Будете чай, мисс Ливингстон? — спрашивает санитарка. Я всегда соглашаюсь. Она ставит поднос на столик. — Налить?

— Нет, нет, спасибо. — Я листаю дневники. — Я прекрасно справляюсь сама. Но, если вас не затруднит, подайте мне, пожалуйста, коробку печенья, она рядом с фонарем.

Санитарка кладет ее в мою протянутую руку.

— Могу еще чем-нибудь вам помочь?

Металл жестяной банки холодный. Я снова нахожусь в доме помощника смотрителя, держа отцовский дневник в одной руке. Эмили сложила другие дневники на столе рядом с собой и взяла металлическую коробку с печеньем. Она протянула мне ее так, что коробка будто парила между нами. Как только мои пальцы коснулись ее, мрачная тень Чарли появилась в дверях. Он замешкался лишь на мгновение, на короткий вздох, за который он успел все это осмыслить — меня, дневники, Эмили, коробку печенья.

— Что, черт возьми, вы здесь делаете? — Это был не вопрос. В его голосе слышалась угроза, и он ворвался в комнату, схватил Эмили, рывком поднял ее из папиного кресла и толкнул мимо меня к двери.

Коробка выпала из моей руки. Она упала, отскочив от подлокотника кресла, крышка распахнулась, и все содержимое высыпалось на деревянный пол со звуком треснувшей яичной скорлупы. Время остановилось. Я не могла пошевелиться. Как будто мир вокруг нас замер. Чарли никогда раньше не кричал на Эмили. Чарли никогда раньше не злился на Эмили. Никогда.

Я все еще держала один из папиных дневников в руке. Он выхватил его у меня, и я попятилась от человека, который вдруг стал незнакомцем.

— Выметайтесь! Вам нечего здесь делать!

Эмили не видела, как упала коробка; она прижалась лицом к дверному косяку, отвернувшись от Чарли, от меня, пытаясь понять, что произошло, что она сделала не так. Она не заметила вспышки серебра, мелькнувшей под куском старой белой ткани. Она не обратила внимания на мягкий звон. Но я это заметила, правда, мельком, прежде чем Чарли убрал все обратно в коробку.

Несколько дней спустя я вернулась туда одна и обыскала все, но так и не нашла коробку из-под печенья. С тех пор я больше никогда не видела дневников.

До этого момента.

— Мисс Ливингстон? Вы в порядке?

Моя рука слегка дрожит, поэтому я ставлю жестяную коробочку на стопку дневников.

— Да, все хорошо. — Я выдавливаю улыбку. — Спасибо.

Ох, Чарли, какие тайны ты хранил от меня так много лет? Секреты, запечатленные в словах нашего отца, Эндрю Ливингстона, смотрителя маяка на острове Порфири, секреты столь могущественные, что смогли поглотить твою любовь к Эмили?

8

Морган

Уже за полночь. Я вытаскиваю скрипичный футляр из-под кровати. Он выглядит так, будто побывал в аду, ручка прикручена черной липкой лентой. Я не открывала его несколько месяцев, но все равно знаю каждую деталь, каждый изгиб скрипки, расположение каждого колышка, количество волосинок в смычке.

Я кладу инструмент перед собой и достаю бумаги, которые нашла много лет назад под обшивкой футляра. Это наброски птиц и насекомых, сделанные цветными карандашами, и они выглядят настолько реальными, словно могут улететь с листа. И в то же время они не похожи ни на что из того, что я когда-либо видела. Я изучала их, рисовала, мечтала о них и снова рисовала, но никогда никому не показывала. Они мои. Мне нравится смотреть на них в одиночестве.

Я раскладываю их вокруг себя на кровати, и один из воронов бросается мне в глаза. Он взгромоздился на останки какого-то животного, возможно, оленя, убитого стаей волков, пойманного между жизнью и смертью.

Я дергаю за струны скрипки и натираю канифолью сухие, забытые волоски смычка. Сегодняшняя ночь особенная. Сейчас инструмент взывает ко мне. Я со вздохом отвечаю и, зажав скрипку подбородком, держу ее так, пока настраиваю. Поднимаю смычок и провожу им по струнам. Он начинает танцевать.

Сначала, пока я вспоминаю, звуки появляются медленно, но музыка, идущая из меня, а не от движения пальцев и смычка по струнам, постепенно нарастает. Для этой мелодии мне не нужны ноты. Эту я выучила наизусть, и мы часто играли ее вместе; я со своей маленькой скрипкой стояла за его креслом в гостиной, с удивлением наблюдая, как он держит смычок, как покачивается в такт музыке. Он играл на этом прекрасном инструменте, на котором сейчас я играю мою мелодию.

— У тебя дар, Морган, — улыбался он мне, явно довольный. — Музыка тебя выбрала.

Господи, как мне его не хватает! Прошло уже шесть лет, хотя кажется, что больше.

Я начинаю покачиваться. Это мой любимый фрагмент. Он заставлял меня учить Баха и Моцарта, но больше всего ему нравились народные мелодии, как и мне. После того как я заканчивала все гаммы, практиковала аппликатуру и динамику, мы играли. Он притопывал ногой, и темп нарастал до тех пор, пока я уже не могла продолжать, и все, что мне оставалось, — смотреть, как он играет. Я видела, как у него в уголках глаз появлялись морщинки от смеха, когда я пыталась его копировать.