Книга Извилистые тропы - Дафна дю Морье

Король приближался к своей столице неспешно. По пути его принимали почти все знатные дома Англии. Граф Шрусбери приветствовал его в Уорксопе, граф Ратленд в замке Бельвуар, потом он останавливался в Берли, резиденции второго лорда Берли, отца леди Элизабет Хаттон, в Хантингдоне и в Хартфордшире и наконец перед прибытием в Лондон, где он будет жить в ожидании коронации в Тауэре, он провел несколько дней в Теоболдзе, в поместье сэра Роберта Сесила. Его августейшая супруга, королева Анна Датская, не сопровождала его, не сопровождал и никто из августейшей семьи, их прибытие ожидалось позже. Фрэнсис выехал навстречу королю, чтобы приветствовать его, с письмом от графа Нортумберленда, но где произошла встреча, неизвестно. Скорее всего в Теоболдзе, находившемся неподалеку от Горэмбери.

Свое первое впечатление от нового монарха Фрэнсис описал в письме к графу:

«Я очень рад, что совершил это путешествие, хотя и не получил того, за чем ехал, ибо король не соизволил побеседовать лично со мной, как не побеседовал почти ни с кем из англичан. Что до речей, с которыми он обращается к некоторым аристократам, то это скорее проявление милости, чем интерес к делу… После того как Его Величество поздоровался со мной, он обещал мне личную аудиенцию, однако я, не зная, какого рода услугу может оказать мне письмо Вашей светлости, ибо не читал его, и хорошо понимая, как важна первая рекомендация, предпочел отдать его сэру Томасу Эрскину, а не держать попусту у себя в ожидании аудиенции. Ваша светлость увидит в государе полное отсутствие тщеславия, какое можно было бы ожидать, он скорее похож на правителя античных времен, а не нынешних. Говорит он быстро и свободно, однако на языке своей страны; когда речь заходит о делах, то краток; когда начинает рассуждать, то говорит пространно. Он завоевывает симпатии благодаря любезности, ибо слышал, что именно так их следует завоевывать, а не на свой собственный, ему одному присущий лад. Говорят, что, проявляя благосклонность, он никого особенно не выделяет, а его доступность, это великое достоинство, объясняют скорее тем, что он часто выезжает из дворца и о нем постоянно пишут в газетах, а не тем, что он охотно дает аудиенции и обсуждает серьезные предметы. Он торопится объединить оба королевства и их народы и, вероятно, хочет сделать это скорее, чем позволяет разумная политика. Я однажды заметил Вашей светлости, что, по моему мнению, Его Величество больше прислушивается к советам прошлого, а не грядущего. Однако выносить окончательное суждение пока рано».

Осторожная оценка, но она полностью оправдалась уже в ближайшие месяцы, во всяком случае, в отношении Фрэнсиса, который остался по-прежнему в должности ученого советника, которую он занимал при покойной королеве, что, по сути, лишало его возможности заниматься законотворческой деятельностью. Правда, король Яков сменил нескольких должностных лиц, возвысив тех, кто служил его предшественнице и пользовался большим влиянием, но, как и следовало ожидать, сохранил при своем дворе ряд своих прежних друзей-шотландцев.

Останься Энтони Бэкон жив, он, несомненно, был бы одарен большими милостями, чем его брат, благодаря хотя бы тайной переписке, которую он вел с королем в течение многих лет, и первыми актами милосердия со стороны монарха стало освобождение графа Саутгемптона из Тауэра, где тот томился после казни графа Эссекса, а также возвращение ко двору сестры покойного графа, леди Рич, и других членов его семьи. Роберт Деверё-младший, сын графа, ныне и сам граф Эссекс, будет завершать образование вместе со старшим сыном короля принцем Генри. Но вряд ли кто-нибудь из них при сложившихся обстоятельствах замолвит при дворе доброе слово за Фрэнсиса Бэкона. Да и граф Нортумберленд, судя по всему, не слишком старался расположить короля в его пользу.

Единственный знак монаршего благорасположения Фрэнсис получил в день коронации — она состоялась 23 июля под проливным дождем, — когда мистер Фрэнсис Бэкон, в числе еще трех сотен англичан, был возведен в рыцарское достоинство в Уайтхолле, — как можно предположить, за верное служение короне во время царствования предыдущего монарха. Какое впечатление на новоиспеченного лорда произвела сама коронация, он не оставил свидетельства. В городе началась чума, устроить торжественную процессию из лондонского Тауэра в Вестминстерский дворец было невозможно. Король Яков и его супруга королева Анна приплыли по реке к Вестминстерскому дворцу, где толпа не могла их видеть, и пошли пешком к аббатству. В аббатстве король, то ли от волнения, то ли от свойственной ему нелюбви к официальным церемониям, ошеломил собравшихся тем, что позволил приветствовавшему его Филиппу Герберту, впоследствии графу Монтгомери, поцеловать себя в щеку, и вместо того, чтобы сделать выговор молодому придворному, он рассмеялся и шутливо потрепал его по щеке. Да, времена поистине изменились.

После коронации король с королевой удалились в Вудсток, спасаясь от чумы, а сэр Фрэнсис Бэкон, понимая, что предстоят месяцы бездеятельности и в политической сфере, и в юридической, уехал в Горэмбери. Что же теперь? Чем он займется? Будет работать, запишет наконец какие-то из своих идей о будущем человечества. Для этого у него довольно времени, сможет он и высказать свои соображения относительно объединения Англии и Шотландии; составит обращение к королю о преодолении разногласий, грозящих сейчас расколоть церковь; напишет на латыни труд «Temporis Partus Masculus» («Время мужского рода»), из которого он завершил пока только две главы, и работа подтолкнет его к дальнейшим размышлениям. Он писал словно бы от имени человека, умудренного годами, который обращается к юноше, критиковал Платона, Аристотеля, схоластов, философов Возрождения. Не пощадил никого. Об Аристотеле он писал, что тот «превратил безумие в искусство и сделал нас рабами слов»; о Платоне — что тот «собрал обрывки заимствованных знаний, отточил их и соединил воедино»; о греческом враче Галене — что он «отнял надежду у больных, а у врачей работу». «Возьмите восточных лекарей с их шарлатанскими зельями, эти мошенники навязывают их людям, пользуясь их доверчивостью». Возникает вопрос, не считал ли он, что и его брат Энтони умер от неправильного лечения? «Но слышу, ты спрашиваешь, — продолжал он, — неужели все, чему учат эти люди, лишь ложь и надувательство? Сын мой, в этом повинно не невежество, а неудача. Мы все рано или поздно наталкиваемся на какую-то истину… Свинья может написать своим пятачком букву А в грязи, но на этом основании мы ведь не ждем, что она пойдет и сочинит трагедию… Мы не можем написать на восковой табличке ничего нового, пока не сотрем старую запись. С нашим умом все обстоит иначе: мы можем стереть старую запись лишь после того, как сделали новую».

Раздумывая о своей жизни в Горэмбери, где еще очень многое надо было устроить и где его мать уже почти не выходила из своих покоев и не могла заниматься домом и хозяйством, Фрэнсис напоминал себе, что в будущем году ему стукнет сорок три, а он все еще не женат. Элизабет Хаттон, жена генерального прокурора, была сейчас одной из приближенных придворных дам королевы Анны. Никогда в жизни ни одна женщина не привлекала его так сильно, как она. О том, чтобы искать невесту среди незамужних дочерей придворных аристократов, он не мог и мечтать. Скромное состояние, все еще не выплаченные долги, и хотя поместье Горэмбери теперь принадлежало ему, не было никакой надежды на продвижение на юридическом поприще — он был незавидный жених. И к тому же его требовательный взгляд не видел никого, кто отвечал бы его изысканному вкусу.