Книга Фамильное привидение - Ирина Арбенина

А уж завтра вернется в Москву. Там его теперь ждет только приятное — расплата за сделанную работу. Гонорар.

И, откушавши в уютной кондитерской кофею, Ладушкин позвонил в Москву депутату Федору Хованскому, чтобы сразу договориться о встрече.

— Есть очень интересная информация, — предупредил он.

Он не сомневался, что теперь депутат будет ждать его с нетерпением.

Ладушкин еще не встречал заказчика, который откладывал бы встречу с ним, услышав такую фразу.

— Завтра, как прилетишь, сразу позвони… Прямо из аэропорта, — после короткой паузы, явно сдерживая волнение, заметил Хованский. — Договоримся.

* * *

«Жизнь — как сообщающиеся сосуды: одному полегчало — пошла светлая полоса; зато у другого — тут же дерьма прибавилось!» С таким вот умозаключением в Москве, в своей новехонькой квартире на улице Молодцова, депутат Федор Федорович Хованский отложил телефонную трубку и, охая, взялся за поясницу.

Это было невыносимо… С утра депутата Хованского прихватил жуткий, просто жуткий радикулит. А теперь вот еще этот сыщик таким радостным голосом позвонил! Ясно, что готовится вылить на него ушат помоев — что-то раскопал гадкое, судя по всему… Связанное с Инаркой… Как сердце чуяло у Федора Федоровича!.. Вот дура-то, дура… И ведь плюет в колодец, из которого ей пить. Режет без ножа… Да он же для нее, для Инарки, — курица, которая золотые яйца несет! Что — золотые… Бриллиантовые! А она, паршивка, что себе позволяет?! Права была бабушка Елизавета Григорьевна — не зря приснилась…

А работы между тем невпроворот, и ничто не терпит отлагательства.

Хованский заглянул в ежедневник, сверяя память с записями. Вычеркнул все, что еще можно было помариновать, оставил самое безотлагательное.

Из-за своего ужасного мучительного радикулита самые безотлагательные, назначенные на этот день встречи Федор Федорович решил провести дома.

Во-первых, нефтяная компания «Наоко». Это откладывать никак нельзя…

Во-вторых, кое-что связанное с новыми финансовыми поступлениями… В-третьих, еще старик… Старика надо перенести на другой день… Но не получится! И вообще, хорошо бы от него поскорее отвязаться. Ладно… Что еще? Пожалуй, еще вот это… Дело тоже крайне неприятное; не столь, правда, существенное, как «Наоко», но тем более стоит решить его безотлагательно и кардинально. Причем действовать он, Федор Федорович, будет хирургически, очень решительно. Нечего тянуть и миндальничать!

Ну, пожалуй, еще один-два пунктика из списка намеченных встреч можно и не вычеркивать — авось выдюжит… И хватит, достаточно…

А потом, после приема посетителей, он позволит себе хорошенько отдохнуть, отоспаться… Потому что завтра, как вернется этот сыщик Ладушкин со скандальной информацией, которую, судя по всему, ему удалось-таки накопать, Федору Федоровичу понадобится много нервов. Ведь его жена — еще та штучка… Уж кому это и знать, как не ему! Сладить с ней будет непросто.

Но он всех выведет на чистую воду…

Всех!

* * *

Мобильный Хованского не отвечал. В Думе его тоже не было.

Это несколько притормозило Ладушкина, настроенного на итоговый разговор с заказчиком.

И, умеряя пыл, вызванный близким получением гонорара, Ладушкин все-таки поехал из аэропорта домой, а не к Федору Федоровичу, как рассчитывал.

Его рыжекудрой жены Генриетты и столь же рыжекудрой дочки Брони, по которым, надо сказать, он уже изрядно соскучился, дома не было.

Гоша включил телевизор погромче и пошел в ванную. Там, на пороге ванной комнаты, его и настигли двухчасовые новости на НТВ. Коротко сообщалось об очередном заказном убийстве. «Вчера вечером депутат Хованский был обнаружен мертвым у себя в квартире. Версия правоохранительных органов: отравление. По словам супруги депутата…»

Ошарашенно прослушав сие сообщение, Гоша почти автоматически — ибо находился практически в состоянии ступора — выключил телевизор. Никогда еще прежде Ладушкин не бывал так удивлен. Никогда.

Похороны состоялись через три дня.

«Курица», которая уже ни для кого не сможет нести золотые яйца, лежала в тысячедолларовом гробу.

Очевидно, имиджмейкеры депутата не оставили своими заботами и покойника. Окладистая черная борода прилежно расчесана. Подбородок, как и при жизни, заносчиво вздернут. Казалось, Федор Федорович Хованский вот-вот приподнимется на своем смертном ложе и въедливо, как при жизни, поинтересуется у Ладушкина: «Ну тек-с, господин детектив, и каковы наши успехи?»

«Каковы наши успехи? — уныло думал Ладушкин. — Да коту под хвост! Многонедельная сложная неприятная работа — мало сказать неприятная, до омерзения противная! — и все коту под хвост». Теперь у Ладушкина будет «ноль калорий»! Зубы на полку… Нужно платить за дорогущий частный лицей, в который записали дочку… А где взять?! И вообще… Как жить без денег, еще никто не придумал. А гонорар, на который Ладушкин так рассчитывал, увы, с кого его теперь получишь?!

Увы, увы… Ладушкин еще не знал, что скоро, буквально через полчаса, эти «ужасные неприятности» покажутся ему мизерными и просто не заслуживающими внимания.

В веренице «прощающихся» Гоша прошел мимо гроба.

Здесь — это он отметил для себя просто по автоматической привычке все отмечать — среди «прощающихся» явно обозначались две группы. Коллеги-депутаты и «голубая кровь», соратники Хованского по Дворянскому союзу, потомки славных родов.

Отличить их можно было довольно легко. Одежда, облик… У потомков, что называется, все «бедненько, но чистенько». Не то что у слуг народа. У этих-то на ручках часики — равные по цене бюджетам малых городов России.

Да и держались «дворяне» подчеркнуто особняком.

Сильно ли скорбела вдова, понять было трудно. Шляпка у Инары Оскаровны была умопомрачительной красоты, но с вуалью, просто замечательно затеняющей лицо…

Наконец Ладушкин с облегчением вышел из «зала для прощаний».

Неподалеку стояла милицейская машина, на которую Гоша обратил внимание исключительно только по своей привычке на все обращать внимание. Просто отметил для себя: «стоит милицейская машина».

Поэтому, когда люди в милицейской форме подошли к нему и, осведомившись: «Ладушкин?» — пригласили его: «Пройдемте», он поначалу ничего не понял.

Все же, уходя с милиционерами, Ладушкин успел оглянуться и заметить, как выходящая из «зала для прощаний» публика провожала его недоуменными взорами.

И вдруг Гоша поймал в толпе «прощающихся» чей-то пронзительный взгляд.

Их тех, что невозможно не почувствовать — и самым толстокожим кожу прожигает.

Кто так смотрел ему вслед?

Этого понять Гоша не успел.

Просто почувствовал взгляд — и, несмотря на все свое хладнокровие, вздрогнул от него, как от самых дурных предчувствий.