Книга 127 часов. Между молотом и наковальней - Арон Ральстон

Надолго мне запомнился шестидесятикилометровый маршрут по каньону Пария. Я прошел уже около трети каньона, когда обнаружил, что совершенно не понимаю, где нахожусь. Мне пришлось пройти по каньону около восьми километров, прежде чем я нашел ориентир, обозначенный на моей карте. Положение было близко к критическому, нужно было найти выход из каньона до наступления темноты. А когда вы ищете вход или выход из каньона, ошибка при привязке к карте на какой-то десяток метров может дезориентировать вас полностью. Поэтому сейчас я с особым вниманием изучаю карту. Забравшись в самую глубь системы каньонов, я сверяюсь с картой даже чаще, чем когда я в горах, — бывает, что и каждые двести метров.

If we could see the many waves That float through clouds and sunken caves She'd sense at least the words that sought her On the wind and underwater.[11]

Музыка превращается во что-то атональное и ускользает от моего внимания — я миную еще одно мелкое русло, впадающее справа. Судя по карте, это арройо Келси называет Малый Восточный рукав, он идет с высокой части плато, обозначенной в книге как Козлиный парк.

Справа от меня террасы и покрытые зарослями можжевельника плоскогорья Козлиного парка возвышаются над Кармель-Формейшн — переплетающимися слоями пурпурного, красного и коричневого леврита, известняка и глинистых сланцев. Этой геологической формации около 170 миллионов лет. Покрывающая порода более устойчива к эрозии, чем более ранний, открытый всем ветрам песчаник Навахо, формирующий гладкие красноватые утесы живописных каньонов. Кое-где эрозия создает высокие причудливые худу, обособленные скальные башни и конусы, высокие дюны из цветного камня, испещрившие верхние части утесов. Наложенные друг на друга текстуры, цвета и формы горных слоев Кармель и Навахо отражают различные ландшафты, сформировавшие их, — море раннего юрского периода и пустыня позднего триаса. Осадок великого моря, отложения Кармель похожи на затвердевшую грязь, высохшую месяц назад. По другую сторону от меня пересекающиеся узоры в песчанике Навахо отображают его происхождение от движущихся песчаных дюн: одна полоса тридцатиметровой высоты демонстрирует мозаичные линии, наклоненные вправо; слои следующей полосы наклонены влево; над ними линии пластов лежат совершенно горизонтально. С ходом геологических эпох дюны постоянно меняли форму под воздействием господствующего ветра, дувшего через древнюю пустыню, подобно Сахаре, лишенную растительности. В зависимости от того, что сильнее ударяло по фигурам из песчаника, ветер или вода сегодня они похожи либо на грубо высеченные песчаные купола, либо на полированные утесы. При виде всей этой красоты я не перестаю улыбаться.

По моим оценкам, метров через восемьсот я дойду до узкой щели, ведущей к двадцатиметровому дюльферу Большого сброса. Эта щель длиной около двухсот метров — ориентир, отмечающий середину моего маршрута по каньонам Блю-Джон и Хорсшу. Я отошел уже на одиннадцать с лишним километров от того места, где оставил велосипед, и до моего пикапа шагать еще километров тринадцать. В узкой щели меня ждут несколько коротких участков спуска, где придется пролезать под и над многочисленными каменными пробками. Затем около ста двадцати метров очень тесной щели, расстояние между стенами там кое-где всего полметра. Затем выход на полку, где забиты два шлямбура и организована станция для дюльфера. Чтобы устроить станцию, в скале — ручной или аккумуляторной дрелью — проделывают отверстие, в которое вбивают шлямбурный крюк для дюльфера. Обычно это расклинивающийся шлямбур длиной около восьми сантиметров и диаметром сантиметр. Головка шлямбура, выступающая из скалы, держит Г-образную металлическую пластину, которая называется «проушина». В проушине два отверстия, одним отверстием она держится на шлямбуре, во вторую можно прощелкнуть карабин, либо карабином же прикрепить лесенку, либо просунуть в нее спусковую стропу. Когда шлямбурный крюк правильно забит в твердую скалу, он выдерживает в рывке до полутора тонн. Но в узких каньонах скалы нередко крошатся вокруг шлямбура из-за частых наводнений. Безопаснее использовать два шлямбура с проушинами на одной станции на случай отказа одного из них.

У меня с собой есть веревка, обвязка, страховочно-спусковое устройство[12] и спусковая стропа.[13] Также я взял налобный фонарь, чтобы внимательно исследовать на предмет наличия змей зацепки,[14] за которые собираюсь схватиться рукой. Мыслями я уже за Большим сбросом, возле Большой галереи. Путеводитель Келси называет ее лучшим собранием пиктограмм на всем Колорадском плато, а стиль бэрриер-крик[15] — стилем «вне всякого сравнения». Эта фраза будоражит мое воображение с тех пор, как я прочитал ее пару дней назад по дороге в Юту.

Gold in my hair In a country pool Standing and waving The rain, wind on the runway.[16]

Увлеченно слушая следующую песню, я лишь краем сознания отмечаю, что стенки каньона сблизились в щель, больше похожую на глухой переулок между двумя пакгаузами, чем на улицу между двумя небоскребами, как это было в верхней части каньона.

Под аккомпанемент торжественного гитарного риффа я слегка пританцовываю на ходу, выбрасывая в воздух правый кулак. Затем выхожу к сухому водопаду — это первый сброс. Если бы в каньоне была вода, это был бы настоящий водопад. Твердая порода, вкрапленная в песчаник, успешно противостояла эрозии, вызванной наводнениями, и этот темный конгломерат сформировал выступ у сброса. От полки, на которой я стою, до продолжения дна каньона около трех метров, еще шестью метрами дальше по каньону между стенками зажато S-образное бревно. Там было бы легче спускаться, но туда труднее добраться по узкой и наклонной конгломератной полке справа от меня, чем спуститься по трехметровому сбросу с уступа прямо передо мной.

Руками я цепляюсь за отличные зацепы, натуральные «дверные ручки» — проделанные водой в песчанике дыры, — и спускаюсь под козырек. Я повисаю на руках, и мои ноги болтаются в полуметре или даже метре от дна каньона. Я разжимаю ладони и приземляюсь в песчаной промоине, выдолбленной льющейся с козырька паводковой водой. Ноги ударяют по сухой грязи, которая крошится и трескается под подошвами, как штукатурка, и кроссовки доверху погружаются в это сухое крошево. Сделать прыжок было просто, но с этого места я уже не смогу подняться обратно наверх. Я должен следовать дальше, обратной дороги нет.