Книга Мутные воды Меконга - Карин Мюллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Билл по-прежнему предавался меланхолии. Мне стало жалко, что его путешествие складывается так неудачно, и я, не подумав, предложила взять его с собой в попутчики и вместе отправиться на север.
– На велосипеде? – в ужасе возопил он, замахав руками, точно предлог для отказа можно было выловить из воздуха. – Нет, нет, у меня нет времени, – наконец сказал он, откинувшись на спинку стула с явным облегчением. – Далеко ли можно уехать за две недели? Что я успею посмотреть?
– Как насчет нескольких сотен миль настоящего Вьетнама – страны ленивых послеобеденных прогулок на повозках, запряженных буйволами, глухого звона колокольчиков и мягкого, шелковистого ила рисовых полей меж пальцев босых ног?
– Я должен ехать в Ханой, – неуклонно заявил он. – Ребята завтра едут на машине на побережье – два американца и осси. Они неделю будут колесить по стране, с остановкой в Дананге и Хюэ. Нельзя упускать такую возможность.
Перец на дне моей тарелки с супом, перемешанный с потонувшими мошками, оказался вовсе не таким острым, как я думала. Билл протянул хозяйке забегаловки голубую купюру в пять тысяч донгов и застыл в ожидании сдачи, обливаясь потом в знойном вечернем воздухе.
Я вслух заметила, что потеет он ради каких-то четырех центов.
– Не хочу, чтобы они привыкали к чаевым, – ответил он, даже не взглянув на женщину, которая весь вечер простояла, сгорбившись над дымящимся котлом с супом. Вырвав потрепанную купюру из ее запачканной жиром ладони, он удалился восвояси – открывать для себя Вьетнам из окна автомобиля, несущегося по шоссе № 1.
По возвращении в отель меня поджидал Гулик. Он стоял, опираясь рукой о двухколесного монстра. Это был мой велосипед. Развалюха цвета ветхого брезента с громоздким каркасом. Я настороженно обошла его кругом. Сиденье было рваное и все в шишках, пружины вот-вот прорвутся сквозь тонкий, как бумага, пластик. Я взобралась на него. Задняя часть тихонько зашаталась из стороны в сторону. Одна педаль двигалась по странной орбите, тормоза вроде нажимались, но совершенно не действовали в движении. Я откатила велосипед обратно.
Я спросила Гулика, нашел ли он тележку в дополнение к этому прекрасному колесному средству.
Он молча указал на шестидюймовый кусок фанеры, в прежней жизни бывший частью стены его спальни, а теперь прикрученный к раме обрывками ржавого провода.
Я восхитилась куском фанеры и еще раз спросила про тележку, о которой мы вроде договорились. Лицо Гулика перекосилось от ужаса. Тележка, заметил он, это всего лишь еще пара колес, которые в самый неподходящий момент могут сдуться. И мрачно пробурчал что-то про напрасный расход колесной мази. Растопырив пальцы, он сделал вид, что хватает что-то в воздухе, видимо желая продемонстрировать, что на тележку могут позариться воры. А еще – тут черты Гулика сложились в столь редкое для него выражение искренности – кое-кто из неразборчивых деревенских жителей может решить использовать тележку в качестве общественного туалета.
Я принесла рюкзак. Даже решительный Гулик не сумел уравновесить громадину на столь непрочной подставке. После нескольких неудачных попыток я предложила ему приделать к платформе поддерживающую скобу, вроде как спинку у детского стульчика. Энтузиазма у Гулика тут же поубавилось. Он упорно твердил, что такая конструкция будет выглядеть странно для вьетнамского глаза.
Уж наверняка не страннее, чем я на сиденье этого велосипеда, возразила я.
Однако если добавить эту спинку, велосипед потом нельзя будет перепродать по выгодной цене, заметил Гулик.
Верно, согласилась я, но я не планирую его продавать. Я хочу его купить.
Гулик неохотно кивнул: возможно, за пять долларов он сможет уговорить сварщика чуть модифицировать изящную форму тележки.
Возможно, неумолимо ответила я, если у тележки появится спинка, я соглашусь ее купить. И работающие тормоза тоже бы не повредили.
Гулик поплелся прочь, как водяной буйвол, волоча за собой отвергнутый велосипед.
Там вежливо промолчал, когда наутро я продемонстрировала ему свое новое приобретение. Мы оставили велосипед в холле, к вящему ужасу персонала отеля, и укатили на мопеде Тама. Я попросила его помочь отыскать кое-какие вещи, которые еще предстояло купить для нашего похода: гамак из дешевого искусственного шелка, зеленого, как джунгли; замок, призванный отпугнуть тех, кто может быть ослеплен красотой моего велосипеда; коническую шляпу и два карманных словарика – один для деревенских жителей, один для меня.
– Ты ищи, я поведу, – приказал Там, и мы нырнули в переулок.
Я оглядывала прилавки на тротуаре, кишащем людьми, радуясь, что взяла с собой в помощь Тама. Длительные поиски и бесконечная торговля озадачивали обычного иностранца. Вьетнамцы, в свою очередь, никак не могли понять, почему западные люди так стремятся экономить время. В обществе, перенасыщенном рабочей силой, но отнюдь не деньгами, часы, потраченные на то, чтобы сэкономить лишний доллар, не считались потерянными впустую. Но, несмотря на проблемы с восприятием западных приоритетов, вьетнамцы быстро осознали ценность времени как средства воздействия на иностранцев в процессе торговли. Они с немалым удовольствием заявляли нереально высокую начальную цену, после чего усаживались поудобнее и выжидали, пока минуты исчерпают терпение противника и заставят его достать кошелек. Торговцы довели свое мастерство тянуть время до совершенства. Они ковыряли в зубах бамбуковыми щепками. Предлагали гостям нескончаемый чай и, в особо важных обстоятельствах, домашний рисовый виски. Беспрерывно перечисляли достоинства товара, собирая толпы зевак своим сладкоречием. Жаловались на свои ветхие хибарки и дюжины детей, с тоской ощупывая воротники покупателей без единой заплатки.
Я не была исключением. Торговцам достаточно было одного взгляда на мою мягкую белую кожу, и даже Там с его внушительным опытом в ведении торгов стушевался под напором завышенных втрое цен и твердого покачивания головой. Ему оставалось лишь безутешно пожимать плечами и платить.
– Не похоже на коммунистическую страну! – крикнула я навстречу ветру.
Мы неслись сквозь транспортный поток подобно тинейджерам на скейтах по заполненному людьми тротуару.
Там рассмеялся:
– Теперь уже нет! Осталась только политика. Но не всегда было так просто. Раньше, когда у меня не было документов и разрешения на работу, неприятности ждали на каждом углу. – Он покачал головой. – Было очень тяжело.
Мы остановились выпить кофе из френч-пресса, который процеживали через старые алюминиевые сита в стаканы, наполовину наполненные сгущенным молоком и кусочками льда. Я размешала смесь до ровного шоколадного цвета и с удовольствием сделала глоток. Я решила зайти в кафе не ради кофе и даже не ради чудесного потока холодного воздуха, выдуваемого шумным кондиционером над нашими головами. Я сделала это, чтобы провести больше времени с Тамом.
Там оказался одним из тех мастеров на все руки, которые способны отыскать и устроить все что угодно – о таком мечтает каждый путешественник. Он был не просто переводчиком и водителем – у него было дружелюбное лицо в море равнодушных глаз и коричневых лиц. Там взял меня под крылышко лишь по одной причине: я была одна, без семьи и друзей, способных защитить от беды. Он, не колеблясь, взял на себя роль старшего брата и теперь оберегал меня с почти параноидальным усердием. Тянул за рукав, когда я хотела одна перейти улицу, тревожился, как матушка-наседка, случись мне выйти без сопровождения после темноты. В Америке такое поведение стало бы меня раздражать. Здесь же я просто млела.