Книга Алмаз, погубивший Наполеона - Джулия Баумголд

В феврале 1672 года, спустя несколько месяцев после свадьбы Месье, король спросил у брата, о чем говорят в Париже. Месье ответил, что говорят о шевалье де Лозене, сосланном за любовь к Месье.

— Так вы все еще думаете об этом шевалье де Лозене? Будете ли вы благодарны тому, кто вернет его вам?

— Для меня это было бы величайшим наслаждением в жизни, — ответил Месье.

— Ну, в таком случае я доставлю вам это наслаждение. Я сделаю еще большее — назначу его фельдмаршалом в армии, которой буду командовать.

Месье бросился к ногам короля, обнял его колени и приник к руке долгим поцелуем.

В то время Мадам еще была счастлива в супружестве, потому что могла делать почти все, что ей хочется, и Месье был к ней добр. Он приходил в ее апартаменты, где они проводили многие часы, сидя в креслах друг против друга и беседуя о родословных. Каждый знал генеалогию, простиравшуюся на многие поколения, а также и всех незаконнорожденных отпрысков своего рода. Иногда Месье, глядя на Мадам, сидящую верхом на лошади в костюме для верховой езды, думал о ней как о большом белокуром немецком мальчике.

Он велел сшить для нее красное платье по собственной модели. Он принес ей маленькую баночку с румянами. Он придумал крем, чтобы кожа ее стала такой же белой, как у него. Месье очень любил все улучшать и достроил Пале-Рояль, в котором они жили, когда приезжали в Париж. Месье нравилось опекать ее по пустякам. Он теребил ее локоны и наклеивал ей на лицо шелковые мушки в виде полумесяца, звезды или кометы. Мадам поворачивалась, посмеивалась и разрешала делать, как ему хочется. Закончив, Месье соглашался с Мадам, что ей лучше смыть румяна с лица.

Мадам ездила с королем на охоту, в том числе и на соколиную, и двор видел, что она в фаворе. Это сделало ее модной; это превращало в золото все, что она делала. Она ходила на субботнее médianoche,[13] молясь с королем в комнатах Атенаис де Монтеспан. Она часто бывала там третьей, потому что король любил стравливать двух женщин друг с другом, и часто следующая любовница становилась служанкой предыдущей.

Мадам гуляла с королем по всем садам Тюильри, поскольку остальные придворные хромали либо начинали задыхаться после нескольких шагов и редко покидали свои портшезы. В холода она надевала старый плащ из меха соболя, и все ей подражали. Король играл для нее на гитаре, и двор больше не смеялся.

Потом Мадам затяжелела, и ее носили в шезлонге. Прошло пять лет, а Месье по-прежнему был внимателен к ней, и они жили в согласии. У них родился сын, потом еще один, Филипп Второй Орлеанский, тот, кто станет регентом Франции и купит бриллиант. В то самое время, когда Филиппа пеленали и на него был надет grand cordon,[14] король предавал огню и мечу родину Мадам, Пфальц. Наконец у Мадам родилась дочь, после чего Месье оставил ее ложе навсегда. Мадам, которой тогда было двадцать четыре года и которая устала от лежания на краю кровати, сказала, что не возражает, покуда он добр к ней.

В 1675-м, когда Мадам болела оспой, Месье ухаживал за ней день и ночь и писал ее брату: «Я думаю, что от начала мира не было более совершенного брака, чем наш».

Такое было возможно, скорее всего, потому, что при нем оставались его любовники и он был порабощен ими. Ее врагов — шевалье де Лоррена и маркиза д’Эффиа — объединила Елизавета де Граней, любовница обоих, надзиравшая за дочерью Мадам. Они увивались вокруг челяди Мадам, вызывая всяческие неприятности, и это стало для нее мукой. В то время ее сын Филипп был всего лишь одним из маленьких принцев, бегающих по дворцу в платьицах. Он был хрупок и осторожен. В часовне маленький принц, опускаясь на колени, как правило, падал. В четыре года у него случилось что-то вроде приступа апоплексии, который привел к ухудшению зрения. У него объявилось косоглазие.

Король терпимо относился к тому, что Мадам живет по-своему, к ее язычку, ставшему теперь даже резче, чем у других. Двор ездил в Версаль на праздники, длившиеся по несколько дней, хотя сам король уже не танцевал в балетах. Ему было пятьдесят, когда он впервые явился, как солнце (родившись в воскресенье, он и умрет в воскресенье, как это часто бывает). Во время одного из праздников он сошел по шитому золотом шару, густо усыпанный рубинами, и в короне на его золотой голове сияли рубины и жемчуга, и белые перья, и солнечные лучи — бриллианты. За сим следовала череда Очарованных островов, аллегория славы его царствования, в которой Франция представлялась наследницей Греции и Рима. Его тогдашняя любовница Луиза де Лавальер скакала на Варваре, стоя прямо на голой спине коня, правя одной только шелковой уздой. Этому ее обучил некий мавр, один из конюхов короля. Однако, разумеется, настанет день (каковой настает для всех фавориток), когда король пройдет через ее комнаты по дороге к Атенаис. Но отставленная фаворитка, как и все прежние, будет надеяться на возвращение его милостей.

Эти зрелища, спектакли со светом и музыкой, ослепляли Мадам. Рядом с королем она почти забывала, что это он вернул в столицу шевалье де Лоррена. Были действа на воде и на островах и фейерверки на Большом канале, с огненным обелиском, символизирующим славу короля. В ее время в музыке гремел Люлли, Бошам славился в балете, Корнель и Расин — в трагедии, Мольер — в комедии. Но как ни любила она театр, настоящей комедией и трагедией для нее был двор. Она не забывала ни единого диалога или реплики.

* * *

— Разве среди неодушевленных предметов этот бриллиант не прекраснейшее творение рук Господних? — говаривала Атенаис де Монтеспан Людовику Четырнадцатому, когда они сидели вместе, примеряя драгоценности. Она собирала бриллианты с самого детства и имела коллекцию, достойную восточных владык.

Они сидели перед двумя огромными постаментами, облицованными розовым деревом и разделенными внутри наподобие шкафа нумизмата на секции (она описала их в своих мемуарах). Король поместил сюда все лучшие бриллианты короны и множество зеркал.

Они с королем вынимали бриллианты, рассматривали их, иногда в лупу, придумывали новые модели — оба болели этой лихорадкой. Когда король бывал свободен от дел, это времяпрепровождение служило им едва ли не отдыхом и всегда приводило в прекрасное настроение.

— Они вечны, как солнце, — говорил король, чьим символом было солнце и чья спальня в Версале выходила на восход, для напоминания о его солнечной сути. — Мой брат глаз не может оторвать от них.

— Они горят тем же огнем, но в отличие от вашего солнца горят и ночью. Они объединяют все его лучи и цвета в одной-единственной грани, — отвечала она своим захлебывающимся тонким голоском и вынимала следующий сверкающий поддон.

Послы короля доносили Людовику обо всех крупных бриллиантах, объявлявшихся в Азии или Европе, и он делал все возможное, чтобы перебить цену соперников. Часто его соперником оказывался Месье.

Король показал свои бриллианты Мадам, которая вошла в его покои с какой-то книгой в руках, на книгу он взглянул, словно то был некий совершенно неуместный при дворе предмет, а потом продемонстрировал ей восемнадцать крупных бриллиантов, которые кардинал Мазарини оставил короне, и необыкновенный синий бриллиант, купленный у Тавернье и отливавший фиолетовым цветом. Он вынул поддоны с бриллиантами розового, желтого и коричневого цветов. У него были наборы бриллиантовых пряжек и пуговиц, ордена и булавки для подвязок и перевязей, огромные броши, короны. Она старательно делала вид, что ей интересно, — не хотела казаться невежливой. Он сказал, что королева тоже не любит драгоценности, так что он, Атенаис де Монтеспан и Месье могут распоряжаться ими полностью.