Книга Лето, в котором тебя любят - Игорь Гуревич

Как-то двоюродный брат, старший на пять лет, на глупый Пашкин вопрос, когда следует начинать, в смысле познавать женщин, ответил насмешливо:

– Ты уже опоздал!

Это была последняя капля личных разочарований, и Пашка впал в глухую депрессию…

Когда-то, лет пять назад, в неизбалованный советский ширпотреб вошли детские трикотажные колготки – верх простоты и совершенства одновременно. Страдания Пашиной матери заключались в том, что если на младшего двухлетнего она могла с успехом напялить этот детский позор мелких пацанов двадцатого века, то на пятиклассника Пашку – получалось не совсем в тему. Впрочем, матери объяснять было бесполезно: тепло, комфортно, удобно, выгодно – и этим сказано все. Тем более, что, если уж госплановский ширпотреб начинал чем-то снабжать, то по гланды и на раз. А потом, когда массы попривыкнут, – уже через «из-под прилавка». Короче, мать заодно с «для мелкого» достала колготки и на несчастного Павлика. И это уже был смертельный аргумент. Добытые в нескончаемой битве за дефицит великовозрастные, откровенно девичьи колготки были торжественно всучены Пашке с комментарием «мать специально ради тебя» и «попробуй не одень, паразит».

– Вот и папа так считает. – И – строгий материн взгляд на отца.

Батя лепечет что-то про «мужское достоинство», которое надо беречь смолоду и добавляет:

– Сашенька же носит.

Младший мужской отпрыск в подтверждение сказанного рыгнул. Пашке до боли в солнечном сплетении захотелось тут же напялить этот тряпочный дар богов мелкому на голову. Почувствовав неладное, мать зыркнула на старшего сына, как обожгла.

Сглотнув слезы, Пашка натянул кое-как колготки, сверху шорты и вышел в мир.

– С коленок подтяни! – неслось вслед.

Но Пашка уже не обращал внимания и мчался по поселку военного дивизиона к сараям с одной мыслью: «Только бы пацаны не засекли».

Там, у сараев, он стаскивал с себя это «бабье» и, причитая: «Бабье, бабье, бабье!», раздирал колготки о случайный гвоздь в сарайной стене и вышвыривал ошметки в выгребную яму.

Потом, нагулявшись с ребятней, возвращался в дом-коттеджик на четыре семьи, по закону военных дивизионов всегда открытый. Незаметно прошмыгивал через веранду, мимо кухни – материнского пристанища – в комнату.

– Это ты, Павлик? Иди кушать.

И все. Никаких воспоминаний о колготках. С матерью главное было – не спорить…

Да, главное было не спорить с матерью. Она в их семье была двигателем прогресса, культуры и добытчиком дефицита. Отец так, сбоку припека, просто зарплату в дом приносил. Из таких последних культурно-прогрессивных материнских добыч и был сине-красный надувной матрас.

– Чтобы не хуже как у людей, – предотпускная покупка «из-под прилавка» от тети Киры за пару билетов на Георга Отса от дяди Бори, который дал их за отремонтированный Пашкиным отцом холодильник.

Впрочем, как уже говорилось, отец в семейном прогрессе был не при делах. Хотя он и не пил, в смысле, не пропивал заработок, но деньги без материного контроля мог сунуть «исключительно в ж…у».

Дискуссии и протесты на эту тему не принимались, поэтому зарплата сопровождала отца исключительно в день получки от кассы до теплых и надежных материных рук.

При этом деньги от главы семейства не «ховались»: но ты скажи, сколько тебе надо и зачем, а не сказал – рубль на обед, и будь доволен…

3

…Матрас уплывал в Турцию. Ну, какого рожна Пашке понадобилось пойти поплавать на этой материнской гордости последних дней?! Мало того, еще и нырнуть с этой скользкой резиновой надувной гадины?! Зачем?!

«Козел, придурок, Атилла ср…ый!» – ругал себя Пашка.

Вопрос мог возникнуть лишь по поводу Атиллы, все остальное было вполне к месту.

Ругая себя, легче помирать, а иного варианта – Пашка отчетливо это понимал – у него уже не было. За спиной мать с вечными колготками и горстью морской соли. Возвращаться без матраса – разрушить семейное счастье и надежды на будущее, вбить крайний кол в хилое тельце проклятущей судьбы. И Пашка заорал отчаянно и безнадежно:

– Га-а-а-а!

Бедный тщедушный пятнадцатилетний мальчик, потерянный в пустом морском пространстве в погоне за дефицитным матрасом, уплывающим под легким морским бризом в неведомую Турцию!..

…Последний раз Пашкина тетрадь с некрасиво написанным заданием была порвана в пятом классе. В довесок – тапочком по затылку.

Главное – не спорить. Пашка встал и молча ушел из дому до вечера. Больше уроки с ним в доме не делал никто и никогда.

– Дура! – сказал он матери лишь однажды посреди улицы, на переходе.

Теперь уж не вспомнить повод. Пустячный, не иначе. Просто ему уже было четырнадцать, а мать по традиции «притормаживала» и продолжала доставать очередными колготками в ином измерении и формате.

Реакция была моментальной – наотмашь чисто по-женски по щеке.

Накануне она решила, что пришла пора объяснить ему разницу между девочкой и мальчиком – «раз отцу все некогда!» – и для чего «винтик» к «гаечке». Пашка чуть не сгорел со стыда за мать и остановил доморощенный урок семейной этики:

– Ма, хватит уже! ЭТОМУ я уж как-нибудь сам научусь. Мать тогда смертельно обиделась и замолчала. И последние дни, сама не понимая с чего, все «пилила» «великовозрастного обалдуя».

– У тебя был шанс. Не надо было спорить, надо было выслушать мать, она плохого не посоветует, – объяснял отец, как лицо наиболее осведомленное о материнских волнениях и состояниях. Об осведомленности, в частности, говорила темнота под глазами от недосыпа.

Чисто из мужской солидарности Пашка скрипел зубами, но терпел, не отвечал на ежедневные материнские выпады, последовавшие после неудачной лекции по сексопатологии. И вот не выдержал, огрызнулся.

– Дура! – посреди уличного перехода.

В ответ – пощечина. Крепкая, основательная. Вот это было уже по-взрослому.

С того дня между ним и матерью стала налаживаться едва ощутимая незаметная нить понимания уважающих друг друга людей.

Нить тонкая, трепетная, могущая порваться в любое мгновение.

И вот надо же – этот проклятый матрас!..

4

Пашка орал посреди открытого моря. С каждым выдохом силы оставляли его. Но кто утверждает, что Бога нет на свете? Где – то там, на чистой волне, в масштабах горизонта, вдали от надоевших человеков, покачивался на своем матрасе мужичок-мыслитель! Ангел, тихий и незлобный, проветривал башку после вчерашней пьянки и секса с Машуткой из прибрежного санатория, токарь высшего разряда, «настрогавший» троих детей, что отправлены с благоверной супругой на лето к маме-теще, – простой советский отдыхающий работяга, знающий цену своим рукам в исключительно непоколебимом валютном измерении – «одна условная единица – пол-литра».