Книга За Столбами Мелькарта - Александр Немировский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Отцы! – промолвил купец. – Я позволю себе показать вам эту лампу. – Он поднял над головой простой глиняный светильник с двумя клювами[25]. – Если вы заглянете внутрь этого светильника, то увидите на дне его осадок. Такой осадок есть и в нашем городе. Это чернь, источник вечных волнений и беспокойств. Суффет Миркан советует оставить этот осадок за стенами нашего города. Но всякий знает, что от этого лампа будет чадить. Надо вычерпать чернь со дна нашего славного города. Пусть едет себе на край света! Поможем ей в этом. Избавившись от черни, город и все благонамеренные люди только выиграют.
Последние слова купца потонули в шуме неодобрительных возгласов.
Ганнон понял, что Совет Тридцати его не поддержит.
Но еще народ не сказал своего последнего слова.
Домой Ганнон почти бежал. Лицо его горело. Руки невольно сжимались в кулаки. Неудача не сломит его! Он пойдет к кузнецам и валяльщикам, пекарям и горшечникам, он отправится к землепашцам, стонущим от податей и налогов. Они должны его понять! Они помогут ему!
Огромная площадь Собраний с утра запружена народом. Сегодня выборы второго суффета. В толпе больше всего ремесленников. Они пришли с улицы Пекарей и площади Валяльщиков, от Горшечных и Кузнечных ворот. Их одежда в муке и саже. Немало в толпе и землепашцев в рваных туниках.
У самого помоста кучкой стоят отцы города.
Тучный человек в красном колпаке, косясь на толпу, говорит Миркану:
– Зачем сюда позвали этих людей? Горшечники вертят ногами свой деревянный круг, и мысли их вращаются вокруг сосуда. Откуда они могут быть мудрыми? Дым иссушает тела кузнецов, жар изнуряет их головы, удары молота оглушают их. Как может стать мудрым тот, кто правит плугом и погоняет волов? Он разговаривает со своими волами и смыслит в управлении государством не больше, чем они.
– Ты прав, – отвечает Миркан. – Но, клянусь Танит, никто не звал сюда этих людей. Они пришли сами. И я не помню, чтобы на площади Собраний было когда-нибудь столько народа.
В толпе шныряют какие-то юркие, надоедливые люди. Они нашептывают землепашцам и ремесленникам: «Не голосуйте за беглеца!..»
Но их никто не слушает. Имя Ганнона у всех на устах. Ему готовы простить и то, что он принадлежит к этому заносчивому роду Магонидов, и даже то, что он был под Гимерой, которая наложила на всех моряков Карфагена черное пятно.
Ганнон обещал народу, что, если его изберут суффетом, он снарядит корабли за Столбы Мелькарта и доставит всех, кто только пожелает, в благодатные края. Там не дуют жаркие, иссушающие ветры. По ночам не крадутся к загонам львы. По каменистым склонам там вьется виноград, и его завязям не угрожают прожорливые черви. В тенистых лесах живут непуганые звери, и янтарный мед стекает из дупел. С горных высот бегут говорливые струи. Там не надо платить за воду, там нет изгородей и запруд. Взрыхляй тучную почву, бросай в нее зерна и радуйся щедрости земли!
Говорил ли им об этом Ганнон? Нет. Он просто обещал повезти их за Столбы Мелькарта. Рассказы о благодатных землях передавались из уст в уста, обрастая новыми яркими подробностями. Тот, кто вчера рассказывал о них соседу, сегодня выслушивал от него свой же собственный рассказ и не узнавал его.
Но вот на помост поднялись глашатаи. Призывно загудели рога. Заколыхалось море голов. Люди устремились к мосткам. Проходя по ним, они бросали камешки в стоявшие внизу пифосы.
Пифосы стояли по обе стороны мостков, но те, что слева, были полны камешками до краев, а в тех, что справа, проглядывало дно.
Отцы города еще теснее прижались к помосту, потрясенные и напуганные невиданным проявлением воли народа. Им было ясно, что Ганнона изберут суффетом. И тогда ему без труда удастся провести через народное собрание любой закон. Это они понимали. И это внушало им страх.
Внезапно раздался крик:
– Ганнон!
Звук, наподобие громового раската, прокатился по площади Собраний, прокатился, подхваченный тысячами голосов, на всех шести улицах, выходящих на эту площадь, и замер у стен Бирсы[26]. Люди рукоплескали, что-то кричали. Они радовались победе своей мечты.
Четыре месяца прошло с того дня, как Ганнон стал суффетом. Почти все время Ганнон проводил в Кофоне. Здесь готовился к далекому и трудному пути карфагенский флот. Все надо проверить самому: крепки ли канаты и паруса, хорошо ли законопачены щели в бортах. Нужно подобрать матросов. В море трусливый и неопытный спутник опаснее мачты с трещиной или прогнившей килевой доски. Вот почему Ганнон так придирчив и требователен к тем, кого он должен взять с собой в море. Шестьдесят кораблей – свыше тысячи моряков. И с каждым надо поговорить, узнать, что это за человек и можно ли на него положиться. Правда, ему помогает кормчий Малх, достойный потомок древних финикийских мореходов. Малх еще служил у Магона[27]. Тогда ему было всего лишь пятнадцать лет. А теперь ему все пятьдесят. Он так долго плавал по морю, что, кажется, его грудь и руки покрылись вместо волос морским мхом и водорослями.
В таверне «Серебряный якорь» часто можно увидеть Ганнона и Малха в окружении моряков или купцов. Вот и сейчас оба потягивают вино из толстых кружек. Напротив них сидит человек лет тридцати, с загорелым и мужественным лицом и широко расставленными глазами. Его огромные, как глиняные гири, кулаки лежат на столе.
– Ну а дальше? – говорит нетерпеливо Малх, отставляя пустую кружку.
– Потом пираты меня продали тирянам, – продолжает свой рассказ незнакомец. – Они заставили меня спускаться на дно за раковинами-багрянками. Из них выделывается вот эта драгоценная краска. – И человек бережно касается края плаща Ганнона, окрашенного в пурпур. – Мои товарищи утверждали, что легче быть каменотесом, мельником, чем ныряльщиком. Но у нас было одно преимущество: нас не держали в оковах. Я не думаю, что хозяин пожалел бы для нас железа. Палок ведь ему не было жалко. Просто он понимал, что под водой нужны свободные руки. Однажды я воспользовался этим и уплыл в море. Меня подобрал греческий корабль. Кормчий продал меня купцам, промышлявшим добычей губок. Год я вылавливал эти губки. Греки верят, что губки, повешенные у постели больного, приносят ему исцеление. Я спал на этих губках, но, заболев однажды, чуть не умер. Меня отходила добрая рабыня. Да будут к ней милостивы подземные боги! Хозяин засек ее до смерти. В год, когда на Грецию напал персидский царь Ксеркс[28], мне удалось бежать. Грекам было не до рабов. И вот я здесь. Иной раз поможешь нагрузить корабль. Кому сейчас нужны ныряльщики! – Незнакомец вздохнул, видимо думая о Гимере, где был уничтожен флот Карфагена. – Возьми меня, Ганнон! – взмолился он. – Я могу продержаться под водой столько времени, сколько понадобится, чтобы заделать пробоины на днище. Я могу срезать незаметно якоря вражеских кораблей. И с парусами справляюсь неплохо.
