Книга Делай, что хочешь - Елена Иваницкая

– В самом деле, – сказала Герти, – это правильно. Подождите. – Встала и ушла. Принесла миску с изюмом и цукатами.

– Художники заговорили разом. Один спросил: «Куда ты идешь?», другой: «Почему ты еще дома?»

И оба удивились. «Как куда? – переспросил учитель. – Я иду искать высшую красоту!» – «А я уж нашел ее», – сказал ученик. Сердце старика горячо забилось. «Где?» – осторожно выдохнул он, не надеясь получить правдивого ответа. «Вот она», – улыбнулся Хрисанф, переведя взгляд на Агнию. Старик закрыл и открыл глаза. Но заговорило в нем чувство учителя: «Счастлив тот, кого обнимают эти загорелые руки, кому улыбаются эти румяные уста. Но, подумай, та ли это красота, которая должна повергнуть пред собою мир?» – «Да, именно та самая», – уверенно сказал Хрисанф, и старика на минуту взяло сомнение: не обманул ли его опытный взгляд мастера, не просмотрел ли он чего в этой молоденькой женщине? Легенда, как ни странно, не говорит, что же видел старый художник. Сказано только: обыкновенная, как всякая другая. В груди учителя забился ликующий смех будущей верной победы, но лицо оставалось серьезным. Он встал и сказал, пряча лукавство: «Радуйся, ты так близко нашел то, что мне предстоит искать так далеко и долго». И ушел.

Он искал в храмах и на базарах, в рыбачьих хижинах и на виллах богачей, но нигде не находил той, в кого мать-природа вложила лучшую свою красоту. Конечно, он встречал красавиц. Раз или два даже замирал в колебании: «Может быть, она?» Но высшая красота несомненна, как рассвет. Если «может быть» – значит не она. Когда в горе и радости, под дождем и солнцем прокатился год, на площади, скрытая алой тканью, суду горожан предстала только одна картина.

Я договорил, понижая голос, и выразительно замолчал. Повисла пауза, как раз такая, как надо.

– Картина ученика? – подхватила Герти. – Значит, старик не нашел лучшую красоту? Смысл легенды в том, что ее нет?

– Не нашел… – преувеличенно серьезно отозвался я. – Он же не был в вашем доме.

Сестры встрепенулись и заулыбались. Мы посмотрели на Марту.

– Красивый комплимент, – постановила Юджина и пристукнула чашкой, как печатью. – Это у вас замечательно вышло. Приятно. Спасибо. А чем кончилось на самом деле?

– Когда настал месяц винограда, на площади от картин было тесно. Все художники города решили попытать счастья. Было множество портретов трех дочерей правителя, его жены и фаворитки. Всех богатых наследниц, куртизанок и актрис. В городе кипели интриги…

– Да не может быть! – засмеялась Юджина. – То есть в жизни может. В легенде вряд ли.

– В легенде рассказывается, что старый художник совсем отчаялся… Но однажды он проснулся на заре на берегу моря. Солнце торжественно выкатилось и зазвучало на небе. На тропинке появилась дева в венке из фиалок. Сотряслась душа художника, и он ликующе воскликнул: «Это – она!»

Сестры, вопрошая зашевелились.

– Он действительно увидел на берегу живую женщину? – с сомнением сказала Юджина. Я не сразу ее понял, а когда понял, удивился тонкости замечания. – Или он, как говорится, духовным оком увидел в образе женщины рассвет?

– По-моему, в легенде живая женщина. Но ведь это не важно. Главное, что он увидел высшую красоту и перенес ее на холст. В заветный день месяца винограда площадь, как море, шумела народом. Закрытые занавесом, над толпой возвышались две картины. Бросили жребий. Выпало Флегонту. Он откинул завесу. И все увидели несравненную красоту. Но нее было больно смотреть, она слепила глаза, хотелось заслонить их рукой, как от солнца, но невозможно было оторваться. Женщины на площади пристыжено отворачивались, а мужчины с горечью спрашивали себя, что же нравилось им в обыденных лицах подруг? Тоска по красоте щемила сердце и становилось страшно, с кем суждено им проводить долгую, серую жизнь. Когда упала завеса, ропот недоумения прошел по площади. На пороге хижины, обхватив колено руками, сидела и смотрела на толпу Агния. Возмущение, смех, разочарование прокатились по площади и смолкли. Люди смотрели на Агнию, а она на них. Вспоминались каждому лучшие минуты любви. Тем же светом и теплом, что сияло в Агнии, светились и лица их подруг в минуты искренности и доверчивой радости. Тем светом вечной красоты, которую природа вложила в каждую без исключения женщину…

Помолчали. Я несомненно имел успех.

– Вы так интересно рассказывали, – вступила Герти. – Давайте обсудим. Если этот свет теплоты-красоты есть в каждой без исключения женщине, то он был и в той красавице. Почему же она только ослепляла и причиняла боль? Разве красота Марты причиняет боль?

Я засомневался, сказать или не сказать, что безусловно причиняет. Но меня выручила Юджина.

– Если в каждой без исключения, то почему художники рисовали только молодых красивых женщин? Было бы выразительнее и понятнее, если бы ученик изобразил свою мать… или бабушку… – она замялась. – Мы же не видели маму совсем молодой… Но какая красавица она стала с годами…

Поворот на дороге разговора позволял спросить: «Отчего умерла ваша мать?» Мне чудилась в этом какая-то тайна или трагедия. И видно недаром. Но за произнесенными словами я слышал другие: не спрашивай.

– …вы недорассказали. – Юджина иначе распорядилась течением разговора, задав тот вопрос, которого я поджидал. – Чьей же картине присудили победу?

– Сначала присудите сами, – мигом предложил я, – а секрет я открою потом.

Мне хотелось знать, что скажет Марта.

Намеренно или случайно, сестры высказались по старшинству и соблюдая стиль легенды.

– Раз задание требовало изобразить красоту, повергающую перед собой мир, то на площади повесили картину учителя, – вынесла приговор Юджина.

– Учитель и ученик изобразили два разных и равноправных обличья красоты. На площади повесили обе картины, – решила Марта. – Но у красоты не два обличья, а гораздо больше, поэтому со временем на площади висело множество картин.

– Победа досталась картине ученика, потому что она радовала. А картину учителя, причинявшую боль, скрыли в тайнике, – придумала Гертруда. – Но кто хотел ее увидеть, тот мог проникнуть в тайник. А как в легенде?

– В легенде не так интересно, как у вас, – польстил я. – Победу присудили ученику, а что стало с картиной учителя, непонятно.

– Еще вот что непонятно, – заметила Юджина, а я заметил, что общее мнение всех трех сестер, как правило, высказывает она. – Почему люди на площади, когда смотрели на красавицу с морского берега, думали, что у них серая жизнь? Как это понять? Что, глядя на красоту, всякую жизнь чувствуешь серой? Но ведь это не так. Или они действительно жили серо, тоскливо, но не понимали этого, пока не увидели красоту?

– Думаю, и то, и другое.

– Нет, как же… – сказала Юджина, помолчала и вновь удивила меня вопросом: – Разве бывает серая жизнь?

Я бы с удовольствием продвинул воплощение замысла, печально намекнув, что моя собственная жизнь кажется мне беспросветно серой, что ненавижу ложь, что устал от правды… Но насквозь видел, что ни частички сострадания такие ламентации не вызовут.