Книга До и после политики - Александр Щипков

Нынешний манифест выглядит как попытка нащупать почву для гражданского конфликта, на этот раз между верующими и правозащитниками. Но и эта инициатива обречена на провал. В России существует огромное количество православных правозащитных организаций. И наоборот: большинство правозащитников с нерелигиозными взглядами, слава Богу, уважительно относятся к православным верующим. Если же небольшая группа, выделившаяся из правозащитного сообщества, стремится говорить от имени всего сообщества – это вопрос личной самооценки и завышенных социальных притязаний. Если стремится посеять семена конфликта – ну, это на совести авторов. Каждый выбирает работу по себе.

Что действительно вызывает интерес в «Заявлении конгресса», так это стилистика, выбор аргументации и глубина подтекста. Во-первых, имеет место слабенькая попытка сцепить друг с другом два явления: многовековую религиозную критику философии гуманизма и закон об «иностранных агентах». Это даже смешно комментировать. Например, в США аналог нашего закона благополучно действует аж с 1936 года. Критики гуманизма и трансгуманизма со стороны протестантских ортодоксов также хватает. Никого это не удивляет, никто из-за этого не ёрзает на стуле и не кусает себе губы.

Тезис о том, что Церковь якобы выступает против правозащитной деятельности – похоже, основной. Но никакой критики он не выдерживает. Всё как раз наоборот: Церковь выступает за правозащиту на основе нравственного понимания права. Тем самым она придаёт правозащитной деятельности реальный вес, стремится оградить эту сферу от влияния избирательного подхода, чтобы она не была заказной. Ведь именно избирательность в деятельности таких организаций как, например, Amnesty International, мы постоянно наблюдаем. По сути одни и те же факты принимаются в одном случае с широко открытыми, в другом – с широко закрытыми глазами. Желание поставить защиту прав на рыночные рельсы понятно, но для настоящего христианина, разумеется, неприемлемо.

В чём противоядие? В нравственном подходе к праву. Но он невозможен в рамках философии гуманизма, где правовое равенство субъектов ничем не обеспечено. Это вещи достаточно банальные, хотя объяснять их в очередной раз всё равно приходится.

Но куда интереснее следующий пассаж: «…напомнить богослову Гундяеву, что Бог, создав человека по образу и подобию своему, наделил его свободной волей и что противопоставление Божьего и человеческого противоречит догмату о двух природах Христа».

Это уже что-то совершенно новое. Представители вышеозначенного конгресса, похоже, решили бить идеологического оппонента его же оружием, поскольку используют богословскую аргументацию. Защищать идеологию гуманизма с религиозной точки зрения и, следовательно, как религиозную же доктрину – ход неожиданный. Мы со своей стороны приветствуем обсуждение темы в богословском ключе. Поскольку для нас-то очевидно, что гуманизм представляет собой именно квазирелигиозное учение, которое, правда, имеет мало общего с апостольским христианством.

Примечательно то, как авторы документа понимают «образ и подобие» и две природы Христа. Как тождественность Бога и человека. Получается вот что: всё, что Бог может изменить, вправе менять и человек, на правах Его «подобия». На выходе имеем одно из двух: или ты язычник, если не признаешь этот «догмат» в таком прочтении, или должен признать «подобие» как божественно-человеческое тождество. Третьего варианта нет. Здесь уже даже не человек на месте Бога, как у ранних гуманистов. Здесь Человек-он-же-Бог. Что сказать? Свежо. Хотя, мягко говоря, небесспорно.

То, что мы видим, – по сути теологическая доктрина. Кратко изложен «символ веры»: человек как носитель образа и подобия Бога имеет право на произвол, поскольку тождественен Богу.

Что ж, по крайней мере в рамках данного документа гуманизм сам вскрывает свои религиозные предпосылки и выступает с позиций открытой религиозности. Претендует на то, чтобы считаться религией. Это хотя бы честно. Правда, термин «ересь» по отношению к такой позиции можно применять уже без оговорок и отсылок к историческим особенностям словоупотребления.

Традиционалист

Экспертное сообщество делится сегодня не на либералов и консерваторов, а на постмодернистов и традиционалистов. Я отношу себя к христианскому традиционализму.

«Традиционализмов» всего два. Христианский и противоположный ему – нацистский. Сегодня Запад пронизан идеями национального, культурного и социального расизма, переходящего в нацизм. Эти идеи охватили восточную Европу и движутся в сторону России. Нам в очередной раз придется это останавливать. Желательно превентивно, на идеологическом и политическом уровнях, чтобы миновать очередное кровопролитие.

Божьи мельницы традиции

Сегодня о традиционных ценностях говорят многие. Порой это звучит почти как в детском стишке: «Что такое хорошо и что такое плохо». Эта детскость и повторяемость могут немного раздражать. Мол, что нового вы, православные, нам хотите сообщить? В самом деле, какая, казалось бы, тут может быть рефлексия? Ценности либо принимают, либо ищут взамен другие. Но предмет для разговора всё-таки есть. Тем более с точки зрения христиан, у которых две родины – небесная и земная.

Мы, христиане, уранополиты. Наши ценности связаны с Царствием Божиим. Но эта нравственная основа находит себе применение только в рамках каждой отдельной традиции. Традиция по отношению к заповедям Христовым служит системой приводных ремней, или колес, которые, как на мельнице, превращают зерно в муку. Зерно вроде бы существует само по себе, но, не смолов муки, мы не можем испечь хлеба. Также и с нравственностью. Вне традиции она словно «зависает». Когда происходит отрыв от традиции, нравственные параметры жизни становятся зыбкими, двоящимися, необязательными. Возникает пьянящее ощущение относительности, пресловутого «всё дозволено». Проникаясь им, человек дичает, катится по наклонной. А затем начинается ощутимый процесс износа всего социального организма, всех его структур. В чем причина такой зависимости общества от нравственности?

В том, что люди, отказавшиеся от традиционных ценностей, постепенно перестают доверять друг другу, теряют способность договариваться. Общество становится недоговороспособным внутри себя. Если нет морали, удержать его от распада и «войны всех против всех» может только тирания. Но ненадолго.

Оговоримся: мы никого не пытаемся воспитывать – мол, будьте хорошими, не обижайте стариков, соблюдайте Заповеди блаженства и Декалог. Все это знают сами, каждый отвечает за себя. Человек волен поступать по заповедям или вопреки им – в этом состоит свобода воли, дарованная ему Богом. Мы ничего не навязываем, но лишь хотим указать на то, что у традиционных ценностей есть не только «духовная», но и практическая, даже утилитарная сторона. Это способ устроения общества. Вне традиции невозможен общественный договор, невозможно доверие людей друг к другу. При этом под словом «традиция» мы подразумеваем весь набор национальных, культурных, поведенческих, семейных традиций, если угодно – даже музыкальных или сельскохозяйственных. Все эти общественные регуляторы имеют разную степень обязательности и точности исполнения, но все требуют уважения и серьёзного отношения.