Книга Роман потерь - Джулит Джедамус

В такую же ночь, как эта, мы, Канецуке и я, решили устроить состязание ароматов. Это случилось в прошлом году, на излете лета, когда я была почти уверена в нем, — хотя к концу состязания моя уверенность стала куда менее твердой, чем поначалу.

Все началось со спора. Мы лежали под его халатом, и он ласково поглаживал меня по спине. Незаметно разговор коснулся запахов. Он настаивал на том, что женщины искуснее в составлении ароматов, чем мужчины. Я возразила, напомнив, что Будда был превосходным парфюмером. Разве рукописи не говорят о том, что он награждал добродетельных сладостным, как аромат голубого лотоса, дыханием, а их кожу — благоуханием сандала?

— Значит, ты совсем лишена добродетели, — сказал мне Канецуке, — потому что от тебя пахнет чесноком. — И все же поцеловал меня.

Мы договорились устроить состязание. Целыми днями я не расставалась со ступкой и пестиком. Некоторые из моих друзей — и немногие враги тоже — решили принять участие в соревновании. Был ли Канецуке тем, кто убедил Изуми присоединиться, я так и не узнала.

Мои бумаги стали для нас источником необходимых сведений. Казалось, что Канецуке использовал некоторые рецепты времен императора Ниммиё. Он открыл свои запасы, выискивал смолы и специи, по полночи не спал, готовя смеси.

Я решила составить аромат Ста шагов и позже преподнести Канецуке. Я не сомневалась, что он догадается о мотивах моего выбора. Этот запах не только предупредит о его присутствии на расстоянии ста шагов, но и выдаст его, если он решит остаться в какой-либо другой комнате, кроме моей.

После многочисленных проб мне удалось получить смесь удовлетворительного качества. Но как сделать ее особенной? В том, чтобы скопировать старый рецепт, нет ничего привлекательного и достойного творческой натуры; нужно было его улучшить. Я послала своих слуг в поля на запад от дворца собрать цветы дикорастущих трав. Слуги отказывались, говоря, что идти туда небезопасно. На них могли напасть разбойники, прятавшиеся в покинутых домах, их могли затоптать быки. Я была вынуждена нанять двух стражников для их охраны.

Поход оказался успешным. Они принесли мне гвоздику, лекарственный огуречник, кровохлебку и множество гардений. Кровохлебка была всех переходных цветов — от розового до ярко-красного. Я перетолкла ее и добавила в свою смесь. Интересно, помнит ли мой соперник в этом состязании, как мы лежали на лугу, заросшем кровохлебкой, вдыхая запах нагретой солнцем травы? Возможно, составленный мной аромат пробудит в нем воспоминания.

Я запечатала смесь в кувшин и послала слуг закопать его на берегу реки Камо. В течение трех недель состав должен был перебродить. В те дни я часто видела Канецуке, но ни разу, ни играя в го, ни во время наших бесед или любовных свиданий, мы не говорили о нашем соревновании.

Не упоминала об этом и Изуми. Хотя я слышала от Бузен, а ей рассказала Садако, что Изуми целыми днями скрывается в своей комнате, колдуя над собственным ароматом. Я слышала, что у ее смеси сладкий весенний запах с примесью фиалки. А доводилось ли ей спать с Канецуке на ковре из весенних полевых цветов, как я лежала с ним на лугу, усыпанном кровохлебкой? Я старалась заставить себя не думать об этом.

Ветреным утром в конце Седьмого месяца я послала мальчиков-слуг откопать мое сокровище. Когда кувшин принесли, я поместила его в инкрустированную коробку и убрала до момента состязания.

Мы устроили его в последний день лета, в доме Канецуке в Третьем районе. Я мало что помню о том вечере, он оказался таким мучительным, за исключением одного разговора, который произошел, когда состязание завершилось.

Мы находились в огромной комнате в южном крыле дома. Женщины прятались за ширмами, а мужчины расхаживали по комнате. Каждого из них я могла узнать по голосу. Воздух в комнате был густым от благовоний. Даинагон обмахивала меня веером. Я сворачивала и разворачивала записку которая лежала у меня на коленях. Ее принес паж вместе с маленькой красной коробочкой, в которую был посажен жук-светлячок. Записка оказалась от Канецуке. Он говорил, что с удовольствием предвкушает ощущения от составленного мной аромата. Я подумала, что он хочет ободрить меня, возможно, так оно и было.

На веранде расположились музыканты, игравшие на лютнях.

Вскоре смеси, приготовленные нами, были подожжены. Прозвучали язвительные замечания и намеки. Мужчины смеялись, а женщины, обмахивая веерами раскрасневшиеся лица, планировали месть. Канецуке заметил, что мой аромат слегка резковат, и Садако согласилась с ним. Созданный Изуми аромат был отмечен Министром левых, слышался одобрительный шепот. Неужели я единственная, кому не понравился приторный запах фиалок?

В саду вспыхнули огни. Мы пили рисовое вино, ели персики и копченую форель. Потом Садако предложила другую игру.

Мы должны были говорить, как это часто делают пресыщенные люди, о самоограничении.

— Давайте представим себе, — сказала Садако, — что каждый из нас должен отказаться от всех цветов и запахов, подобно давшим обет монахам. От чего отказаться труднее всего каждому из вас? Мне, например, трудно было бы лишиться аромата сирени.

Мы согласились сыграть. Изуми призналась в своем пристрастии к алоэ, я — к двуцветной окраске футайи, чей фиолетовый оттенок предпочитают тщеславные и красивые мужчины.

А Канецуке? Как хорошо помню я его голос.

— А вы? — спросила его Садако. — От чего вам было бы труднее всего отказаться, если бы пришлось побрить голову и посвятить себя Пяти заповедям?

— Это может показаться странным, — ответил Канецуке, — но, признаюсь, я имею слабость к запаху фиалок.

Нет нужды описывать мои чувства. Даинагон бросила на меня сочувственный взгляд. Я сказала ей, что у меня заболела голова, и выскользнула через боковую дверь в сад.

Почему я так хорошо помню проведенные там часы? Думаю, именно потому, что замерзла и оставаться там не имело смысла. Огни погасли, и мне легко было спрятаться. Я была рада, что надела темное платье, испытывая благодарность к Даинагон за предусмотрительность. Никто не хватился бы меня до тех пор, пока она не подняла бы тревогу. Все думали, что я нахожусь за ширмами. Они обнаружат мое отсутствие только через час или два, когда Канецуке будет провожать их к экипажам. Конечно, он мог пригласить кого-нибудь остаться. Всегда была такая возможность.

Я перешла мост над прудом и направилась вверх по склону к кленовой рощице. Моя обувь и подол одежды промокли. Я натыкалась на гладкие стволы деревьев. В сумерках красные прожилки листьев клена были еле различимы. Я сорвала лист и смяла его в пальцах. У него не было запаха. Я еще могла расслышать музыку и неясные голоса, которые доносились до меня со стороны усадьбы. Это Канецуке говорил что-нибудь умное, и его гости смеялись.

Прокричала сова. Я повернула голову, чтобы увидеть птицу, но смогла различить в темноте только крышу небольшой часовни в кипарисовой роще. Так вот куда он ходит, чтобы принести покаяние. Есть ли у него совесть? Канецуке говорил, что да, и иногда мне казалось, что это правда. Он увлекался религией. Ему была близка ее эстетика.