Книга Маяк на Омаровых рифах - Джеймс Крюс

— Я?! — Полицейский остолбенел. — Я-то тут при чем? Разве это не вы велели сменить дорожные знаки?

— Я?! — Теперь остолбенел бургомистр. И они уставились друг на друга, как два барана, а члены городского совета растерянно переглядывались. Первым обрел дар речи Ванна-дер-Бак.

— Черт побери!!! — рявкнул он.

Вышло так громко, что бургомистр с перепугу оторвал ему пуговицу.

— Кто-то сыграл с нами злую шутку! — рычал страж порядка. — Я иду искать нарушителей! А вы, господа, разберитесь со знаками!

Оглушенные рыком Ванна-дер-Бака, бургомистр и члены городского совета молча кивнули, а тот вышел из ратуши и окинул улочки Манекен-Панекен-Берга зорким взглядом бывалого сыщика. Вот он уже зашагал от одного дорожного знака к другому, выискивая отпечатки пальцев или другие следы. Подойдя к столбу с очередным объявлением, он заметил внизу, у подножия, пятнышки красной краски… Дорожка из клякс вела вглубь улицы.

— Напал на след! — пробурчал он сквозь зубы и двинулся по этой дорожке. Прошел полгорода, вышел на Важный проспект, оттуда — на Кошачью улицу, а там прямым ходом — к дому Дитерке и Питерке.

Увидав, что к дому шагает толстяк-полицейский, братья в испуге отпрянули от окна. Но поздно: Ванна-дер-Бак их уже заметил. Он прошлепал по грязной селедочной луже в лавку — бабушка с горестными причитаниями все подтирала пол, — прогрохотал по лестнице и ринулся к братьям. Услыхав за дверью шаги, сорванцы затряслись от страха и юркнули под кровать. Но Ванна-дер-Бак, увидев торчащую из-под кровати левую пятку Питерке, вмиг обнаружил укрытие. Вытащил их, схватил обоих за шиворот — одного правой, второго левой — и тут же сволок по ступенькам вниз, на улицу. Увидев, что внуков арестовали, бабушка громко заголосила. Но сердце у Ванна-дер-Бака не дрогнуло: он решительно зашагал к Тюльпанному Рву, в городскую тюрьму.

— Мы больше не будем! — выл Питерке.

— Мы будем хорошими! — хныкал Дитерке.

— Дяденька, отпустите! — кричали оба.

Но полицейский, не слушая их воплей, бросил преступников в камеру, захлопнул тяжелую дверь и с лязгом повернул ключ в замке. Потом утер потный лоб и сказал:

— Ваше счастье, что заперты! Еще чуть-чуть, и я бы вам по первое число всыпал! Ух, как я зол!

Между тем городской совет во главе с бургомистром привел дорожные знаки в порядок. И движение в Манекен-Панекен-Берге наладилось.

Спустя два дня открылся в ратуше суд. На скамье подсудимых — Дитерке и Питерке. Народу набилось тьма-тьмущая, а впереди, в самом первом ряду, сидела бедная бабушка. Она умоляла судью пожалеть внучат. Но судья объявил, что в таких случаях никого жалеть нельзя. Никак нельзя! — подтвердил Ванна-дер-Бак. И стали они судить да рядить, как бы с умом и пользой наказать сорванцов. Первым слова попросил полицейский.

— Дамы и господа! — сказал Ванна-дер-Бак. — Подсудимые Дитерке и Питерке показали нам, что у них есть талант. Они хорошо рисуют. Но талант свой употребили на скверную выходку. Так вот я что думаю. Пусть-ка подправят и обновят все старые и размытые от дождя дорожные знаки. У нас в Голландии много такого добра. Когда самый последний дорожный знак засияет как новенький, пусть идут на все четыре стороны.

Судье эта идея понравилась, и он огласил приговор: пусть будет так, как сказал Ванна-дер-Бак. И через несколько дней во все городки Голландии полетели депеши, что в Манекен-Панекен-Берге объявились два рисовальщика, которые задаром раскрасят и обновят все размытые и негодные дорожные знаки. Срочно шлите все это старье в Манекен-Панекен-Берг!

Близнецы, когда услышали приговор, вздохнули с облегчением: недельку порисовать — и айда домой! Однако ж сорванцы ошиблись в расчетах. За два-три дня по булыжникам Тюльпанного Рва прогрохотали по меньшей мере двадцать грузовиков — и каждый нагружен с верхом! У мальчишек душа ушла в пятки. От злости и огорчения они проревели целые сутки. К краскам и кисточкам, которые им принесли в камеру, поначалу даже и не притронулись. Но скоро сообразили, что если не примутся за работу, то застрянут тут на долгие времена. Тогда каждый с тяжелым вздохом взял в руки кисточку, обмакнул ее в краску и раскрасил первый дорожный знак. Мало-помалу пленники приохотились к делу и вскоре трудились, высунув языки, по многу часов подряд.

Прошел год, прежде чем самый последний дорожный знак засверкал свежей краской. Дитерке и Питерке выпустили на волю. А Голландию с тех самых пор украшают дорожные знаки, нарядней которых нет ни в одной европейской столице.

Озорников за это время как подменили. Они не грубят старшим, раскрасили бабушкин домик и вообще стали как шелковые. По заборам, конечно, лазают — но ведь на то они и мальчишки! С полицейским Ванна-дер-Баком ребята при встрече учтиво здороваются. Хотя стараются обходить его стороной.

Жители Манекен-Панекен-Берга полюбили Дитерке и Питерке, и той старой историей их никто не дразнит. Вот какие достойные люди! — солидно заключил водяной.

Когда водяной Морешлёп рассказал на балкончике маяка историю про Дитерке и Питерке, смотритель Иоганн сказал:

— Пожалуй, Ванна-дер-Бак поступил справедливо. Удивительно, водяной, что ты поведал такую правильную историю! Только одно мне не нравится: почему полицейский колотит детишек?

— Колотушки — дело житейское, — отвечал водяной, не сводя глаз с далекой лодки.

— Ничего не житейское! — энергично тряхнул головой Иоганн. — Кто распускает руки, тот никудышный учитель. Скверное это дело!

— Возможно, — рассеянно кивнул водяной. Он слушал вполуха: расстояние между маяком и лодкой медленно, но верно сокращалось. Эту лодочку он твердо решил опрокинуть.

Иоганн тоже то и дело поглядывал на лодку. Когда водяной начинал свой рассказ, она была величиной с горошину, потом увеличилась до размеров вишни; вот уже хорошо видно и лодку, и две фигурки. Иоганн размышлял: «Еще час-другой — и они будут здесь! Отвлечь бы водяного еще чуть-чуть — и тетушка спасена!»

Но шанс на спасение был, к сожалению, невелик: Морешлёп вертелся как на иголках. Не расскажет ли водяной еще какую-нибудь историю, спросил Иоганн. К примеру, про остров Гельголанд?

Но водяной замотал головой.

— Сперва надо лодку перевернуть! — решительно заявил он. — Вот сделаю дело, вернусь — и будет тебе история.

— Ну тогда хоть послушай песенку! — в отчаянье взмолился Иоганн.