Книга Кёсем-султан. Дорога к власти - Ширин Мелек

Тем не менее, когда просьба звучит, ее обычно удается исполнить, причем даже в таких случаях, когда никто другой этого сделать не может. Однако столь же часто клан действует вопреки планам и желаниям дворца. А еще чаще дворец просто ничего не должен об этих действиях знать, и, соответственно, желать ему тоже ничего не придется.

Насколько это зависело от Кёсем, так и получалось. Но она не всесильна.

– Тех, кого вы на борт берете? – непонимающе повторила Кёсем. – А зачем им…

– Ну как же. – Картал вдруг подхватил ее на руки, словно маленькую девочку, и она на какое-то время перестала слышать вообще что бы то ни было, кроме бешеного стука собственного сердца. Но он, ничего не заметив (эх ты, мужчина! Все вы на всю жизнь подростки, даже лучшие из вас…), продолжал рассказывать: – В тесноте, на небольшом суденышке. И путь, сама понимаешь, долог: многие недели, а если считать ожидание на берегу, то и месяцы. Вот и подумай – легко ли будет довезти того, кто… повредился рассудком? То-то и оно, что трудно. И для него самого трудно, и для всех остальных, с кем он делит превратности пути.

– Тише!

За стеной захныкал ребенок – и тут же донеслись успокаивающие его голоса няни и Башар. Это была внутренняя стена гостевых покоев, тонкая. Если кто приложит ухо к дверям, что ведут наружу павильона, он услышит лишь то, что происходит в этой соседней комнате. Ничего подозрительного там не происходит, а то, что вместе с мальчиком ночуют сейчас обе женщины, так это и правильно, ведь ребенок взбудоражен после трудного для его возраста переезда, плохо спит, капризничает.

А вот звуков из дальней опочивальни не услышишь.

– Все, – констатировала Кёсем, когда песня Жаворонка за стеной стихла. – Можешь меня опустить.

– Что? Ах да… – Картал все это время держал ее на руках, сам того не замечая. – А вот не опущу, не так часто мне приходится тебя к сердцу прижимать, возлюбленная моя…

И продолжал держать, даже мускулы его ни разу не дрогнули. Она настолько сохранила девичью стройность, что в гареме это уже стало постоянной темой для сплетен: мол, до чего же некрасива пресловутая Кёсем… Правда, в этих сплетнях слышалась то юная глупость – от совсем уж зеленых девиц, то потаенная зависть – от всех остальных. Но роста она хорошего женского, так что не пушинка.

– Вот там, совсем рядом, мой сын, он зовет матерью другую женщину, пусть и мою ближайшую подругу, он здесь всего на неделю, потом мы снова по меньшей мере четверть года не увидимся… а я сейчас не спешу его лишний раз приласкать, потому что нежусь в твоих объятиях. Я… я скверная мать, как ты считаешь?

– Нет, – ответил Картал еще тверже, чем прежде. – Из этой недели я пробуду с тобой четыре дня, а потом мы расстанемся на добрую треть года. Причем нашего сына ты сможешь ласкать и среди дня, а мою ласку тебе суждено ощутить лишь по ночам… малую часть ночи, потому что ты, султанша, затемно приходишь и затемно уходишь. Это неизбежно, я понимаю, но не думай, что камень, который лежит у меня на душе, от этого становится легче.

Теперь в голосе его звучала затаенная грусть. Кёсем не нашлась что ответить. Она лучше всех понимала неизбежность всего этого – и камень на ее собственной душе тоже не становился легче.

– Лучше спроси, скверный ли я отец, если наш с тобой сын считает меня дядей?

– Не спрошу.

– И правильно. Потому что в нашей усадьбе не принято различать, где чьи дети. Мы с братом так решили сразу после рождения наших первенцев, они ведь тоже почти ровесники, так что пусть растут как близнецы. И с другими тоже так пошло. То есть у Тургая два отца…

– И две матери, – сухо добавила Кёсем, сразу вспомнив о Марты.

– Три, – строго поправил ее Картал. – О себе-то не забывай.

– Уговорил. Не забуду. Слушай, опусти меня, наконец. Если ты не устал, пахлаван, богатырь ты этакий, то я устала!

Картал послушался ее по-своему: не опустил Кёсем, а сам опустился на тюфяк, продолжая сжимать ее в объятиях. И снова для нее на долгие минуты исчезло все вокруг…

– Так что этот ваш бен Закуто, – слабым голосом спросила она, когда окружающий мир вновь вернулся, – и вправду многих вылечил?

– Подлечил довольно многих, – признал Картал. – А вот надолго ли… Он сам, кстати, сомневается, говорит, что врачебная наука раненый ум по-настоящему исцелять научится вряд ли раньше, чем отрубленную конечность приживлять.

– Мустафу-то, сам понимаешь, надо не подлечивать, а лечить.

– Ну вот, к примеру, был у нас один генуэзец, которого надо было отправлять домой прямо с галерной скамьи, без передышки, так уж сложилось. Причем отбывали мы не обычным способом, а прямо в виду наших военных галер, без договоренности, первая часть пути – на открытой лодке… В общем, там кто-то мог и не грести, один-двое, но все должны были держать себя так, чтобы не вызвать подозрений. А он, вот надо же, вообразил, что его не из рабства спасли, но в смерть ввергли. И теперь он находится в глубинах преисподней, поскольку за минувшую жизнь достаточно успел нагрешить для этого. Отчего-то ему мнилось, что эти глубины не огненные, а ледовые. Лежит, скорчившись, стучит зубами от воображаемого холода, молит закутать его в шкуры, чтобы согреться… Мы все, наверно, ему адскими демонами видимся… Ну куда с таким на лодке мимо сторожевой галеры идти?

– И что же?

– Абрахам-эфенди действительно помог ему укутаться в овечью шкуру, пышную, с длинным мехом. А потом поджег ее. Двое помощников с ведрами воды ждали рядом и, когда тот генуэзец вскочил, тут же облили его, он даже ожогов не получил.

– И что же? – повторила Кёсем.

– Понял он и поверил, что вокруг не вечный лед и, следовательно, не в аду находится.

– Сумели провезти?

– Я с ним в той самой лодке был, на руле. Раз я жив, значит, никто не вызвал подозрения у капудан-паши и всех прочих…

– Ты – жив, – она бурно поцеловала его. – Жив, жив, жив…

– Вот так-то. Я жив, а наш младший братик, – Кёсем не пришлось объяснять, о ком речь: когда лишних ушей вокруг не было, Картал, как и она, называл так султана Мустафу, – будет здоров. Надеюсь. Но не думай сейчас об этом, о повелительница правоверных и владычица моего сердца. Лучше поспи хоть немного, тебе ведь вскоре…

– Хорошо хоть валиде-султан не слышала, как он ему щенков прописал…

– Щенков прописал? – Картал чуть слышно усмехнулся. – Да ты, султанша, похоже, уже спишь и сон видишь…

– Не сплю, – она тоже усмехнулась. – Было такое. Твой лекарь порекомендовал султану не только садоводством заниматься и волшебные истории под звуки струн слушать, но и созерцанием щенят душу исцелять. Той мелкой куцемордой породы, белой и пышношерстной, что во дворце появилась, кажется, еще во времена Сулеймана Кануни. А совсем, мол, хорошо не только смотреть на них, но и брать на руки, гладить, позволять им играть с собой… Дескать, самое лучшее лекарство. Да, мои девчонки, малолетние гедиклис, с такими песиками постоянно возятся, но для повелителя правоверных каков совет!