Книга Красный Крест - Саша Филипенко

– Вы даже не представляете, какой хаос творился в комиссариате! Впрочем, даже этого Сталину показалось мало. Наркома Литвинова сняли 3 мая 39-го. Пашку арестовали следующим же утром. Во время одной из наших последних встреч мы сидели в его гостиной, и когда я предложила включить радиолу, Паша вдруг отказался.

«Ребята, – тихо сказал он, – мне кажется, что теперь я живу в этом доме совершенно один…»

«Ну тем более! – с улыбкой сказал Лешка. – Чего нам тогда волноваться? Аське твоя музыка не помешает, соседи тоже жаловаться не станут…»

«Именно поэтому давайте и не будем включать…»

Думаю, Паша предчувствовал арест. Место рождения? Город Генуя. Ясно. Красный крест против вашей судьбы.

В тот вечер Павлик подарил нам номер «Мурзилки». Возвратившись домой, сев у кроватки, Леша прочел Аське стихотворение Агнии Барто:

Возле Каменного моста,Где течет Москва-река,Возле Каменного мостаСтала улица узка.

Там на улице заторы,Там волнуются шоферы.– Ох, – вздыхает постовой, —Дом мешает угловой!

Сема долго не был дома —Отдыхал в Артеке Сема,А потом он сел в вагон,И в Москву вернулся он.

Вот знакомый поворот —Но ни дома, ни ворот!И стоит в испуге СемаИ глаза руками трет.

Дом стоялНа этом месте!Он пропалС жильцами вместе!

– Где четвертый номер дома?Он был виден за версту! —Говорит тревожно СемаПостовому на мосту. —

Возвратился я из Крыма,Мне домой необходимо!Где высокий серый дом?У меня там мама в нем!

Постовой ответил Семе:– Вы мешали на пути,Вас решили в вашем домеВ переулок отвезти.

Поищите за углом —И найдете этот дом.Сема шепчет со слезами:– Может, я сошел с ума?

Вы мне, кажется, сказали,Будто движутся дома?Сема бросился к соседям,А соседи говорят:

– Мы все время, Сема, едем,Едем десять дней подряд.Тихо едут стены эти,И не бьются зеркала,

Едут вазочки в буфете,Лампа в комнате цела.– Ой, – обрадовался Сема, —Значит, можно ехатьДома?

Ну, тогда в деревню летомМы поедем в доме этом!В гости к нам придет сосед:«Ах!» – а дома… дома нет.

Я не выучу урока,Я скажу учителям:– Все учебники далеко:Дом гуляет по полям.

Вместе с нами за дровамиДом поедет прямо в лес.Мы гулять – и дом за нами,Мы домой – а дом… исчез.

Дом уехал в ЛенинградНа Октябрьский парадЗавтра утром, на рассвете,Дом вернется, говорят.

Дом сказал перед уходом:«Подождите перед входом,Не бегите вслед за мной —Я сегодня выходной».

– Нет, – решил сердито Сема, —Дом не должен бегать сам!Человек – хозяин дома,Все вокруг послушно нам.

Захотим – и в море синем,В синем небе поплывем!Захотим —И дом подвинем,Если нам мешает дом!

Барто, конечно, описывала перенос дома по улице Серафимовича, а не тысячи задержаний, но слез моих это остановить не могло. Знаете, Саша, я иногда думаю, что если бы в тот вечер мы нанесли на карту Москвы точки с местами арестов – город этот напоминал бы решето…

Я смотрю в окно: небо темнеет. Повернувшись к картинам, словно перебирая карточки в библиотеке памяти, Татьяна Алексеевна расставляет холсты.

– Вот, я хочу вам кое-что показать… – она берет одну из картин и поднимает ее перед собой. Диагональю землю разрезает ночной поезд. Черно-синие цвета. Вагоны не пассажирские, а грузовые. Здесь тени и мгла. Желтый огонек освещает лишь лобовое стекло машиниста. Локомотив крохотный и тонкий – полотно большое. Я ожидаю, что соседка расскажет об этой картине, но Татьяна Алексеевна вдруг отставляет холст и, кивнув самой себе, подходит к столику. Вытащив из бумажного пакета пластинку, она включает проигрыватель.

– Теперь я и не вспомню, когда впервые услышала ее. Как-то вечером Леша пригласил меня в филармонию. Он должен был с кем-то встретиться по делам «Помполита» и решил взять меня с собой. Я замерла с первых же аккордов. Пятая симфония… Чайковский… Мне кажется, что вещь эта способна заменить любой учебник. Вся история страны в одном произведении. Если какой-то инструмент и подобен голосу этой земли, то, конечно, открывающий симфонию кларнет. Всякий раз, слушая первую часть, я воображаю, будто Чайковский написал именно обо мне. Тревожное вступление, слабые проблески надежды и торжество смерти, модерирующее в бесполезную весну. Прелюдия набата, минор драмы. Осторожные шаги маленькой судьбы в беспросветной тьме. Думаю, сам того не понимая, Чайковский написал гимн неизбежности и приближающейся беды. Через несколько минут вы, конечно, заметите, что у Чайковского мажорный финал, у Чайковского есть свет и есть надежда… может, и так… может, для кого-то и есть, но только не для меня. Моя история закончилась уже в первой части…

– Могу я задать вам один вопрос?

– Конечно. Я сделаю вам чай?

– Нет-нет, я действительно скоро пойду, мне завтра рано вставать – привезут мебель и кухню…

– Так черный или зеленый?

– Ладно… черный, если можно…

– Что вы хотели спросить?

– Мне всегда было интересно: люди, которые занимают такие должности, вроде вашей, сотрудники, которые работают в министерстве… Вы ведь уже тогда все знали, да?

– Что вы имеете в виду? – копошась в ящиках, из кухни спрашивает соседка.

– Я про войну. Вы ведь знали, что начнется война?

– С Германией?

– Да.

– До сентября 39-го такая вероятность действительно была, но после пакта Молотова – Риббентропа мы как минимум начали приятельствовать. Сталин, в ответ на поздравления с днем рождения, написал о «дружбе, скрепленной кровью». Я была уверена, что войны не будет.

– Это еще почему?

– Во-первых, у Германии еще не было такой возможности, во-вторых, я, например, лично рассылала по нашим представительствам в Европе список книг, которые следует выбросить. Все эти экземпляры изымались только потому, что в них плохо говорилось о нацистской партии и Гитлере. Я же отсылала данные немецких коммунистов, которых мы выдаем Германии. Неплохо, да? Советский Союз высылает коммунистов на растерзание фашистам! Не помню, говорила ли я вам, что НКИД в то время располагался на Кузнецком Мосту…