Книга Один рыжий, один зеленый. Повести и рассказы. - Ирина Витковская

Тем же летом, притаившись как-то раз поздно вечером в зелёной комнатке, Роман открыл ещё одну невольную тайну Мишель – секрет её странной причёски.

Роман допивал горьковатый чай, сидя на скамейке и уже собирался было уходить, как вдруг в крайнем окне её квартиры зажёгся свет, и, подсвеченный сзади, как в театре теней, на плотно задёрнутой шторе появился силуэт Мишель. Силуэт замер, чуть наклонившись, словно всматриваясь куда-то, затем поднялась левая рука, как гребёнкой собрала в горсть волосы со лба к затылку, потом поднялась правая рука, с огромными, как показалось Роману, увеличенными тенью портновскими ножницами, и – чик! – в один приём всё лишнее осталось в горсти левой руки, а на затылке взлетела всегдашняя пышная копёшка лёгких тонких волос… Свет погас.

– Как странно, – думал Роман по дороге домой, один, в пустом троллейбусе, на который он чуть не опоздал, – когда Мишель что-то делает, кажется, она всегда точно знает результат… Будто заранее видит, что должно получиться. И оно получается.

Действительно, после Мишель никогда не оставалось испорченных набросков или неудавшихся поделок; это же подтверждала и моментально, в одно движение, сотворённая причёска. Создавалось впечатление, что кто-то, всё на свете знающий и на другом уровне сведущий водил её рукой.

В те дни Роман познакомился с Валерьяном. Именно там, во дворе Мишель.

Появление Валерьяна он, как ни странно, пропустил: не всё же время пялиться на двор и его обитателей. Обычно Роман прихватывал с собой книжку, блокнот, карандаш, гелевую ручку… Делал наброски, читал… Блокнот заполнялся шаржами на Спутника, Пистолета, Центера… Получалось хорошо. Настолько хорошо, что самому нравилось.

Но стоило только вызвать в памяти лицо Мишель, как карандаш начинал спотыкаться. Получалось, ну то и не то. Все черты были её – и не её. То есть даже не черты, а – выражение глаз, обращенных внутрь себя, тень между бровями, её способность смотреть не моргая, – как это всё передать? Специально для глаз была чёрная гелевая ручка, и всё равно не удавался этот глубокий антрацитовый глянец, чёрт… никогда.

За этими муками и застал его Валерьян. Причём так тихо раздвинул ветви яблони, что Роман и почувствовал-то его не сразу, только когда услышал вопрос:

– Можно тебя на минуточку?

Роман пожал плечами и вылез. Если бы минуту назад он не был так увлечён рисованием портрета, то наверняка бы заметил, что Валерьян зачем-то приходил к Спутнику и они какое-то время негромко разговаривали, стоя под навесом сарая. Спутник втолковывал что-то своему собеседнику, держа того за лацканы пиджака и кивая головой в сторону Романова убежища.

Валерьян был хозяином маленькой кузни, прилепившейся к ипподромным конюшням. Причём всё в этой кузне было, как сказала бы мама, «аутентичным» – горн, мехи, наковальня… Без всяких современных изысков вроде молота с электрическим приводом. Нагревай металл – и лупи по нему, как сто лет назад.

Невысокий, жилистый, немногословный Валерьян работал заведующим лабораторией в НИИ тонкой химии, и, несмотря на простоватый вид, назвать его «мужиком» язык не поворачивался. К моменту выхода на пенсию институт практически расформировали, а Валерьян очень кстати получил в наследство от своего крёстного ту самую кузню со всем оборудованием и даже с подручным – Ванькой-молотобойцем. В свои пятьдесят семь Валерьян ещё чувствовал себя молодым, полным сил и за кузнечное дело взялся с азартом.

Новый знакомый привёл Романа в кузню, с гордостью показал своё хозяйство. Почти сразу, без лишних слов Роман проникся глубокой симпатией к спокойному, немногословному и неулыбчивому дядьке, поверил в его дело так, как верил и принимал его сам Валерьян.

Они, такие разные по возрасту, тем не менее, подошли друг другу, как вилка к розетке. С облегчением вздохнул Ванька: можно было приступить к осуществлению большой мечты его жизни: таскать ящики с водкой в магазине «Рябинка», а не размахивать молотом с утра до вечера.

Вопросы «о личном» тоже были решены сразу и бесповоротно, в первые пять минут знакомства.

– А ты, собственно, что тут… – спросил Валерьян, показывая новому помощнику дорогу к месту работы.

Роман остановился и исподлобья взглянул на собеседника.

– Не хочу… – коротко ответил он.

Валерьян молча кивнул и больше к этой теме никогда не возвращался.

В кузне с избытком хватало разной хлопотной и кропотливой работы по мелочам: подковывать лошадей, изготавливать фигурные накладки на петли и замочные скважины, дверные засовы для первых корявых «новорусских» особняков, строившихся в стиле замков остзейских баронов. Иногда приходилось потрудиться и по-крупному – изготовляли в кузне и каминные решётки, и решётки на окна, и затейливые кладбищенские оградки, которыми местные бандиты обожали украшать последние пристанища досрочно покинувших этот мир братков.

За петлями для сарая как-то раз пришёл Спутник. Немного похохотал, разговаривая с Валерьяном, и пару раз взглянул на Романа, шевеля белоснежными бровями. Именно тогда Роман узнал, почему его так странно называют.

– Спутник? – переспросил Валерьян. – Шоферил смолоду. В октябре 57-го уехал в командировку, на целину, что ли… Ты, конечно, вряд ли знаешь, что в стране происходило в то время…

Роман действительно не знал.

– Первый искусственный спутник Земли запустили на орбиту 4 октября 1957 года, – досадливо вздохнул Валерьян. – В январе 58-го, спутник сгорел в нижних слоях атмосферы, да и друг мой вернулся из командировки. Ну с тех пор так и пошло: Спутник и Спутник. Страна тогда этим жила, сейчас трудно такое представить…

Да, Роману трудно было представить, что когда-то страна жила общими, радостными (хотя и не только, но все же), нацеленными в будущее событиями, мечтами и планами. И верила в светлое будущее.

Детство Романа и Мишель шагало мимо зарешёченных кооперативных ларьков с первыми «марсами-сникерсами» и ликёром «Амаретто», в ногу с учителями и инженерами, поменявшими указки и кульманы на клетчатые полипропиленовые сумки, набитые турецким барахлом. Мимо первых диковинных особняков жуткого вида, первых кооперативных ресторанов, первой наркоты и первых бандитских могил. Волшебные слова «бабки», «тачка», «норковый свингер» будоражили и сжигали сознание, формировали мечту. Слово «спутник» казалось инородным, чем-то серебристо-далёким, не из этой жизни. Как, впрочем, и сам Спутник.

К концу августа Роман уже достаточно уверенно орудовал молотом. Его совсем не раздражали ухающие звуки кузницы, а высокий, колокольчиковый тон молоточка Валерьяна и вовсе казался приятной музыкой. Мысль о том, что Мишель тоже слышит эту музыку, приглушённую расстоянием, облагороженную и смягчённую листвяным фильтром яблоневых и грушевых деревьев, примиряла его с невозможностью видеть её каждый день.

Да, теперь видеть Мишель не получалось совсем. Только изредка, устало плетясь к сумеречному троллейбусу, выжатый как лимон, он находил в себе силы добрести до зелёной комнатки. Кружка с чаем по-прежнему ждала его и теперь была налита доверху, а не наполовину, как раньше. Почему? Роман не знал. Но чай выпивал с наслаждением и ждал сентября.