Книга Горячая вода - Андрей Цунский

Четверг в июне – это футбол с утра и до ночи, темнеет у нас поздно. Тоже иногда родители разгуляться не дают. На детей у всех планы. Книжки не читаны, в комнате не прибрано, да мало ли. Детство – время абсолютного бесправия. Когда кто-то при мне начинает ностальгировать по детству, я предлагаю, как волшебник, его туда отправить. К навозу и рассадам, огурцам и настурциям, урокам и занятиям на виолончели. Ох как быстро такой мечтатель начинает любовно гладить свою лысину!

В воскресенье вечером семейство возвращается: мама кривится на один бок, папа держится за плечо, оба несут дедушку, бабушка изнывает под котомкой с какой-то гадостью и букетиком цветов, внучок тащит, как муравей, рюкзак примерно своего веса и размера… Финальная сцена пасторали. «Эх, хорошо отдохнули!»

Но четверг! Ах да, футбол!

Несмотря на то что двор у нас довольно большой, места в нем мало. В футбол мы играли по-особому – на одни ворота. Тянули жребий, и кто-то оказывался вратарем – и обязан был стоять на совесть, вне зависимости от личных симпатий. Но разрешались замены. Все было построено именно на совести и спортивной чести!

Чтобы перейти в атаку, обороняющейся команде нужно было пробежать от ворот обратно до черты, обозначенной на земле и в концах которой были с двух сторон воткнуты палки. Потом стали, чтобы меньше спорить, непременно обегать вокруг палки, иначе – «овёс» (офсайд, или положение вне игры), и начинали штурм ворот. У нас была где-то четверть нормального футбольного поля, сразу за которым начинались кусты – и тюремный забор.

Однажды профессор Гроссман стал на некоторое время всеобщим врагом. Он первым во дворе приобрел «жигули», причем сразу одиннадцатой модели. Красные. Агрессивные. И тут же поставил их на тот пятачок, где мы играли в футбол, и стал нас гонять с нашего законного места.

Ни просьбы, ни увещевания, ни даже обращения через родителей не могли сломить железную немецкую волю завоевателя. Естественно, несмотря на немецкое происхождение, Гроссмана все начали звать жидом проклятым, хапугой, взяточником и помощником смерти. Ну, помощником смерти и жидом его звали и так, просто история с машиной все это несколько усилила.

Только Олега Родиончик, глядя на наши потуги вернуть законное футбольное поле, посмеивался.

Мы же чего только не делали! Откатили машину профессора на пять метров в сторону. Он вызвал милицию и обвинил нас в угоне, тыча пальцем в Уголовный кодекс. Нас чуть не поставили на учет в детскую комнату милиции. Но и сам участковый, когда Гроссман ушел, сочувственно посмотрел на нас и чуть слышно произнес: «Вот ведь жидяра, а…»

То, чего не смогли сделать родители и милиция, сделал Родиончик. Сперва он засунул в выхлопную трубу «жигулей» длинный, как бычий хвост, кусок турнепса, ласково приколачивая его досочкой. Самый мощный из нас, точнее сказать, полненький, если так можно сказать про человека высокого роста, Коля Васильев, пал духом:

– Теперь эта сука вообще никогда отсюда не уедет. Поставит тут табличку: «Не дышать, не пердеть, вытирайте ноги!»

– Уедет, – весело хихикал Родиончик. – Обязательно уедет. Деньги есть?

– А много надо?

– Много, мало! Двадцать копеек. Но сорок лучше.

Сосчитали медь из карманов футбольных штанов – тридцать семь копеек. И у Кольки – железный рубль. Олимпийский. Его было очень жалко. Но Родиончик был неумолим:

– Сука, такими рублями на Олипиаде-80 расплачиваться будешь, когда в сборную возьмут! Давай деньги, Сократес-кастратес!

Колька был человек нежадный. Он отдал олимпийский рубль, да к тому же это была не трата, а священная жертва во имя нашего, а не далекого телевизионного футбола. На этом поле мы сами могли быть Сократесами, Гаринчами, Руммениге, Круиффами и даже Марадоной с его рукой Бога… иногда.

Родиончик повел нас всех в гастроном и купил в бакалейном отделе килограмм крупы «Артек». Продавщица одобрительно закивала: «Правильно, сначала – что мама велела, а уж потом – мороженое! И делитесь честно». Но за мороженым никто не пошел. «И что?» – спросили Родиончика. Тот ответил с ухмылкой людоеда: «Погодяй малясь! Пошли пока покоряем. Или в “жопки”».

Корять – значит подкинуть мяч и ударами ноги удерживать его в воздухе. Кто больше всего раз ударит по мячу, тот формирует команду или просто победил. «Жопки» – это игра. Ничего предосудительного в ней не было. Играющие, кроме водилы, становились на четвереньки, но спиной вниз. Тот, кто водил, должен был попасть мячом с руки или в грудь, или в живот, или в голову, или в ту часть тела других играющих, в честь которой и поименована эта игра. Если игроку удавалось поймать мяч и не отпустить его на землю, у него появлялась «свечка» – одно попадание в него не считалось. Надо сказать, что в определенном возрасте игра эта очень увлекательна. В тот раз мы увлеклись и пробегали вверх животом на карачках целый вечер.

Было светло, но двор опустел, мы оставались в дальней его части и даже не слишком шумели. Но когда играть надоело, мы вспомнили про крупу. Родиончик достал кулек из-под куртки, сел на скамейку, скорчил рожу почище Савелия Крамарова и запел «эстрадным» голосом на мотив «Скажи, скажи, какая вьюга»:

Какая свадьба без баяна,Какой еврей без «жигуле-эй»!Какая Марья от Ивана, какая Марья от ИванаНе получа-ала!..

(Кто не помнит, чего она там не получала, напрягите воображение – решение будет верным в девяноста девяти процентах случаев.)

– Распелся, блин, Эдуард Хиль! Чего делать-то?

– Зырьте!

Артистически поклонившись, Родиончик подошел к красным «жигулям», затем покачал головой, видимо, узрев, что в его плане есть недочеты. Открыл поливочный кран и окатил машину водой.

– Ага. Ты ему скаты еще подкачай! – крикнул кто-то из нас, но Родиончик так посмотрел, что мгновенно заткнул невоздержанного на язык.

После этого он, порхая, как танцор из балета «Спартак», и даже настукивая зубами и одновременно насвистывая (если кто еще так умеет – признавайтесь! Я приду смотреть!) «Танец с саблями», начал осыпать мокрую машину крупой, и крупа прилипала, не соскальзывая и не сваливаясь.

– И что стоим? Ждем, пока выбежит дяденька профессор и яйца скальпелем отрежет? Без наркоза, не мечтайте! По домам! – полушепотом скомандовал Родиончик, и мы разумно его послушали.

Идеально почищенные от всей краски утренними птицами «жигули» сверкали, как оцинкованное ведро, и привели профессора Гроссмана в полубессознательное состояние. Он поплелся звонить домой. Мы сидели в башне из ящиков и наблюдали. Родиончик резюмировал:

– Плейшнера опьянил воздух свободы. Он забыл про красный цветок…

Завести машину с турнепсом в заднице тоже не получилось. Ее увозили со двора на буксире. При этом никто не старался даже из вежливости сдержать смех. Профессор был близок к помешательству.

Профессора Гроссмана Плейшнером за глаза зовут до сих пор. Все его машины с тех пор какого угодно, но не красного цвета.