Книга Расправить крылья - Натали де Рамон

Я как под гипнозом тоже повторила «хорошо-о-о» и сразу же вздрогнула, потому что вдруг искра вместе с этим самым «о» проскочила в мой рот, и я уже не могла говорить. Оказывается, я уже целовала его, а в кончики моих пальцев била дрожь, потому что впервые в жизни они прикасались к мужской бороде, совершенно непонятному меховому явлению на лице живого человека…

Борода была мягкая и шелковистая, совсем не такая, как жестковатые волосы, спутанные на давно не стриженном затылке. И от них слабо веяло дурманящим запахом лаванды и еще чего-то неуловимо деревенского, бестолкового и очень мужского…

— Обними меня, — попросила я, прижимая его голову к себе.

— Не могу. — Арнульф щекотно поцеловал меня в шею.

— Почему? — Я резко отстранилась, но не отпустила его.

— Я испачкаю твою шубу. — В его руках по-прежнему были половинки персика, а своевольные губы снова призывно растянули гласные. — Сок течет, — пояснил он и облизнул тыльную сторону своей ладони, не выпуская из руки персик.

— Глупый, съешь его!

— А ты?

— Ну дай мне!

— На. — Он протянул обе руки с половинками персика.

— Не так. Дай мне губами, нет, лучше я.

Я лизнула его пальцы — сладкие от сока, они дрожали, — взяла половинку персика в рот и потянулась к лицу Арнульфа.

— А он не упадет?

У него был такой растерянный вид, что я чуть не подавилась персиком от смеха.

— Не упадет, — заверила я, доедая свою половинку, а Арнульф смотрел то на меня, то на вторую половинку в своей руке.

— Ладно, давай попробуем.

Он решительно взял ее губами. Это было еще смешнее: персик в бороде и широко раскрытые голубые глаза. Я фыркнула.

— Ну тебя, — обиделся он и стал жевать персик. — Сама придумала, и сама же смеешься. Теперь и руки, и борода липкие. Где у тебя ванная?

— Там. — Я махнула рукой и чуть не смела рукавом шубы весь натюрморт со столика.

— Ирен… — прошептал он и испуганно посмотрел на меня.

— Что? Да все цело, налей мне еще вина.

— Ирен, а у тебя под шубой ничего нет.

— Неужели?

— Правда.

— Куда же все подевалось? — Я распахнула шубу и осмотрела себя. — Вроде с утра был пятидесятый размер? — Меня ужасно забавляла собственная наглость и его растерянный вид. Интересно, за кого он меня принимает? — И теперь ты уже больше никогда не дашь мне вина?

— Нет, что ты! Пожалуйста. — Арнульф торопливо принялся наливать вино, стараясь не обращать внимания на меня. — Хочешь еще персик?

— Да. — Я смотрела в его глаза и облизывала губы. — Да. — Я покачала туфелькой на ноге. — Да.

— Отлично!

Он обвел комнату глазами, и я словно впервые увидела ковер на полу, книжные шкафы, кремовые занавески, письменный стол…

— В каком ящике у тебя бумага?

— Внизу справа.

— Отлично! — повторил он и вдруг высыпал все персики на мои колени. Отступил на шаг, поправил на мне распахнутую шубу, двумя руками немного наклонил мою голову. Снова отступил и посмотрел на меня, как на какую-нибудь вазу. — Отлично! Не двигайся. Внизу справа?

Я кивнула.

— Не двигайся, я сказал!

Глава 8, в которой карандаш Арнульфа летал по бумаге

Это какое-то сумасшествие, думал Арнульф. Его рука с карандашом летала по бумаге, словно рисунок уже был на ней, а он всего лишь как ребенок, едва касаясь, обводил контур. Была бы пастель или акварель хотя бы… Нет, это точно безумие, я никогда не рисовал так.

Эта женщина сводит меня с ума. Она совсем другая, я видел, я знал кучу женщин, но не встречал ничего подобного. Эти линии тела, его цвет… Боже, ну как я передам бархатный блеск норки и матовую кожу Ирен, которая еще светлее и нежнее персиков! Мне нужен цвет, а не серый беспомощный грифель… Завтра же куплю пастель. Это можно сделать только самой лучшей, самой дорогой и свежей пастелью… А глаза? Карандашом должны получиться хотя бы глаза. Нет, тускло, а они живые, они как у газели.

Нет, это только кажется, что как у газели. Такие глаза у львицы, у мягкой, изящной, грациозной львицы, которая вся состоит из упругих, крепких, послушных мышц. Она только кажется томной, а на самом деле там безумный, дикий, звериный темперамент и первобытное неприятие чужака…

Как неподвижно она сидит! Так сидит дикий зверь, уверенный в своей мощи. Львице чужда суета, она знает, кто враг, а кто — жертва. Неужели я жертва? Нет-нет, тогда она давно прогнала бы меня со своей территории… А может быть, она играет со мной как кошка с мышкой? Тогда почему я чувствую, что только сейчас я действительно художник? Со мной никогда не происходило такого, я что-то делал, мучился, искал… А сейчас я знаю, какую линию, какой штрих проведу в следующий момент, словно кто-то водит моей рукой… Но цвет! Хоть немного цвета!

Рисунки один за другим летели на пол, а Ирен сидела все так же неподвижно, с той же самой улыбкой, лишь глаза все время меняли выражение. Арнульф понимал, что она наверняка беседует сама с собой, но даже не пытался угадать ее мысли, просто знал, что они о нем…

Как красиво все это было бы в цвете! Мягкая, приглушенная песчаность обоев с редкими полосами изумрудно-бирюзовых цветочных гирлянд, бежевое покрывало на коричневом диване, пронзительная коричнева меха, очень близкая по тону к волосам Ирен, миндалевидные, совсем темные глаза и потрясающе матовая, чуть-чуть розоватая кожа, рядом с ней даже бархатистые бочки персиков кажутся галантерейными…

Полная нога с точеной щиколоткой, как у породистой лошади, чуть-чуть покачивает золотистые ремешки и тонкий каблук туфельки на фоне серовато-бирюзового узорчатого ковра… А ее рука играет с прозрачным фужером, в котором переливается темно-бордовое вино, почти такого же тона, как и ее глаза. Разве возможно передать это в рисунке?..

Впрочем, если не считать бирюзового, то здесь всего три оттенка коричневого: темный — шубки и дивана, бежеватый — персиков и покрывала и — особый матово-жемчужный тон ее тела…

Нет, ерунда, это не выразить одним коричневым, вся штука именно в загадочной бирюзе всей ее квартиры… Не пронзительной, зеленоватой, как у Матисса, а именно первозданной, заново открытой импрессионистами… Странно, что кареглазая брюнетка выбрала именно бирюзу для интерьера. Впрочем, так велит ее темпераментная натура, я ведь сразу угадал это уже на ее бирюзовой кухне…

— Ирен, а у вас есть кофе?

Глава 9, в которой я сижу как дура в распахнутой шубе

Почему я слушаюсь его, сижу как дура в распахнутой шубе на голое тело, держу на диване фужер с вином, а на коленях — персики?.. Пошло до невероятия! Тоже мне, Саския с Рембрандтом! «Не двигайтесь»! Смешно, честное слово! Ночь на дворе, а я не могу двигаться в собственной квартире. «Где у вас бумага?» Вытер об себя руки и давай рисовать. Зачем? Доказать, что он действительно художник? Я и так верю. Почему нельзя было сразу заняться любовью? Кажется, я раз сто сказала «да». Вдруг у него какие-нибудь мужские проблемы?