Книга Тополиный пух - Фридрих Незнанский

Степанцов, поправив очки, близоруко наклонился над текстом, снова пробежал глазами, задумался, возможно, делая вид, что вспоминает, но отрицательно покачал головой.

«Ну, что ж, — подумал Меркулов, принимая окончательное решение, — Саня, конечно, не обрадуется и будет по-своему прав. Однако не выполнить личного поручения своего прямого начальства, то есть генерального прокурора, он не сможет. А зная его принципиальную въедливость в подобных вопросах и отсутствие всякой щепетильности, когда речь заходит о людях, которым выставлены подобные обвинения, можно сказать с уверенностью, что вся подноготная Кирилла Валентиновича будет им раскручена до донышка и выставлена напоказ. Сколько это займет времени, одному Богу известно. Но если они хотят иметь результат, они его получат».

Меркулов имел в виду и генерального, и тех, кто курировал Степанцова, проча его в председатели, — его тайных собеседников, имена которых Кирилл Валентинович так ведь и не раскрыл, словом, всех остальных, по-своему заинтересованных в этом деле. Другое дело, каким он будет — желаемый результат? И насколько окажется к месту? И вообще, не уйдет ли уже к тому времени их поезд?

Вот, пожалуй, и все выводы, которые Константин Дмитриевич сумел сделать для себя из состоявшейся «чрезвычайно важной и абсолютно откровенной» беседы. Кажется, заместитель председателя покинул его кабинет отчасти успокоенным. И забрав свои листы с пометами, которые Меркулову, сделавшему для себя все необходимые записи, больше не требовались. Возможно, Степанцеву самому теперь будет на кого сослаться, и это ему, вновь обретшему уверенность, видимо, не только помогло утешиться, но и возвратило привычное сознание собственной значительности. А может быть, он действительно не видел за собой никакого греха и обвинения в свой адрес считал происками врагов, которые решили столь низким, недостойным образом перекрыть возможность лично ему, а затем Президенту и, наконец, самой системе двигаться к дальнейшему совершенству — именно в такой вот последовательности.

«Коли так, — сказал себе Меркулов, провожая Степанцова до дверей своего кабинета, — тем лучше. Интересно, а чем сейчас занимается наш Александр Борисович?»

И когда Степанцов с гордым видом прошествовал через приемную, лишь слегка повернув голову в сторону почтительно привставшей секретарши, Константин Дмитриевич чуть слышно хмыкнул и, приветливо кивнув ей, громко, чтоб услышал уходящий, сказал:

— Клавдия Сергеевна, сделайте одолжение, поищите, пожалуйста, Александра Борисовича Турецкого и пригласите ко мне, он мне очень нужен.

Уж ему-то было известно о том, какие нежные чувства питает эта крупная и добрая женщина (прежде их называли дебелыми) к Сане, и вряд ли их можно было бы назвать материнскими, а потому она сейчас вдребезги разобьется, но достанет Турецкого из-под земли. С морского дна. Из заоблачных высот. Да хоть из-за пазухи.

— Хм… — смущенно отводя глаза, Меркулов закрыл за собой дверь.

4

— Приглашали, Константин Дмитриевич? — Александр Борисович имел вид сугубо деловой, как и положено помощнику генерального прокурора. Хотелось бы сказать еще — и недоступный, но Костя ведь свой человек, а вот другие пристают постоянно, зная общительный характер Турецкого и его патологическое неумение отказывать кому-либо в настоятельных просьбах.

— Клавдия тебе верно доложила, — улыбнулся Меркулов. — Я не перестаю удивляться! Стоит ей услыхать твое имя, Саня, и по лицу, я не говорю обо всем остальном, прямо-таки разливается полярное сияние! И чем ты их берешь?

— Не трожь заветного, Костя, — нарочито серьезно ответил Турецкий. — Девушка до сих пор не может простить себе, что энное количество лет назад один молодой, безумно обаятельный и перспективный «важняк» случайно просквозил мимо ее пристального внимания. Отсюда соответствующие комплексы. Иногда их приходится немного того, — он изобразил ладонью поглаживание чего-то «мягкого и пушистого», — но полностью избавиться от них уже, конечно, поздно — возраст не тот. Верный возраст, Костя, смысл понятен? Человек вступил в тот возраст, когда из всех замечательных качеств характера у него сохраняется только одно — верность идеалам.

— Гляди, как ты о себе-то мнишь?

— При чем здесь я? А ты на себя посмотри, проанализируй собственные чувства. Ну, что?

— Да ну тебя к черту! — засмеялся Меркулов. — Философ…

— Так зачем позвали-то? Намекаете на конец рабочего дня? — И Турецкий демонстративно обернулся к сейфу Меркулова, где у того нечаянно отыскивалась к случаю бутылочка хорошего коньяка.

— Не торопись, да и повода у тебя, думаю, пока нет.

— Та-ак, — многозначительно протянул Турецкий, откидываясь на спинку стула и с вызовом забрасывая ногу на ногу, — значит, приготовили лучшему другу очередную отвратительную пакость и даже не испытываете по этому поводу никаких угрызений? Господи, и с кем ты свел меня на заре моей чистой, безгрешной юности! — Он вскинул глаза к потолку, обнаруживая паутину в углу, где ее не доставал веник уборщицы. — В чьи безжалостные, черные руки вверг мою хрупкую, светлую судьбу! За что, о Господи?! — И продолжил сварливым голосом: — Уж я ли Тебе свечки не ставил в храме Твоем, что на Комсомольском проспекте? Я ли Ирке не напоминал тоже ставить при случае?

— Ну-ну! Кончай причитать! Не на базаре. И не на похоронах собственной невинности.

— А где? деловито осведомился Турецкий, нависая над столом и в упор, проницательно глядя Меркулову в глаза. — Насчет невинности не совсем, уверен, но вот поторговаться я не прочь. Слушай, уважаемый мой, а что это у тебя тут делал гусь из Арбитражного суда? Уж не он ли причина того, что ты готов отправить меня вместо сладкого турецкого побережья в горькую и глухую сибирскую тайгу, а? Колись!

— А при чем здесь суд? — Меркулов нерешительно пожал плечами.

— А при том, что я, Костя, зная твое великое отвращение к бульварной прессе, с изумлением вижу на твоем столе свеженький экземпляр «Секретной почты», которую, по моей информации, тебе доставили из библиотеки сразу, едва ты вышел от моего босса. Не надо иметь семь пядей во лбу, Костя, чтобы понять, какую скверную бяку вы с генеральным затеяли в отношении меня. Я уже подбил все бабки, чтобы наконец улизнуть от вас в отпуск и не возвращаться в свое прогнившее стойло, где со дня на день, того и гляди, зацветет проклятый тополь, а ты знаешь, что у меня на этот чертов пух стойкая аллергия. Он всегда вышибает меня из рабочего состояния.

— По-моему, слишком многословно, нет? Да и где ты видел в окрестностях нашей конторы эти свои тополя? Нет, тут что-то новенькое. Просто смыться хочешь.

— Защищаюсь, как могу, — Турецкий развел руками.

— А про это тебе что известно? — Меркулов подвинул к нему газету.

— Все. — Турецкий брезгливо, одним пальцем отодвинул ее обратно. — Ты забываешь, что я не только однажды успел поработать в газете, но еще и эту их кухню носом за версту чую. Где мясо несвежее положили и перчику добавили, чтоб скверный запах отбить, где…