Книга Правда о первой ночи - Анна Данилова

Он поднялся, я оглянулась, чтобы убедиться, что меня никто в эту минуту не видит, и мы двинулись с ним в сторону аллеи, вдоль которой выстроились в ряд, как солдаты, дома военнослужащих. Наш интернат и военное училище, откуда вывалился тем вечером этот скучающий, под хмельком, офицер, разделяла лишь бетонная, выкрашенная в зефирный розовый цвет стена. Одни казармы, одни казармы…

Глава 6

Мы поднялись с ним в его квартиру, он сказал, чтобы я разулась, и даже дал мне домашние туфли, почти новые, голубые, наверняка своей жены (тапки для гостей обычно напоминают засохшие оладьи, плоские, затертые до дыр, цвета пыли). Я усмехнулась. Пригласил пройти в комнату, усадил в кресло и вдруг с неожиданным для меня проворством принялся накрывать на стол. Молча носился из кухни в комнату, аккуратно, с коротким стуком ставя на журнальный столик тарелки с закуской: нарезанную колбаску, красную рыбу, салаты в пластиковых коробочках, приборы… Последней на стол была водружена тяжелая и холодная, судя по запотевшему темно-зеленому стеклу, бутылка шампанского с замотанным серебряной фольгой горлом. Офицера звали Юрой. Когда стол был накрыт, он обошел кресло, на котором я сидела и тряслась от волнения так, что заболел живот, руками обхватил мою голову и, запрокинув, поцеловал прямо в губы. Затем еще и еще. Мне было неприятно. Его захват показался мне грубым, а руки необычайно сильными, такими руками можно свернуть шею, сорвать с головы скальп… Он немного озверел, этот Юра, лапая меня за плечи и пытаясь добраться до выреза блузки… И вот тут на меня навалился страх. Но не такой, как был с Мишей, нет, страх животный, до боли в гортани… Я вдруг подумала, что столько усилий было потрачено этим офицером, чтобы накрыть на стол, что отказать ему сейчас означало бы быть распятой прямо здесь, в комнате, чуть ли не на полу, рядом с ножками журнального столика, причем грубо, зло, садистски… Я, к своему ужасу, представила себе это и вся подобралась, даже колени сдвинула и приподняла, пытаясь обхватить их руками. Да и голову вжала в плечи. Меня заколотило. Оказалось, что я не была готова к тому, чтобы отдаться первому встречному. И что все те разговоры моих видавших виды интернатских подружек о том, что все это легко и просто, что надо только настроиться на этого мужчину, расслабиться и, что называется, постараться получить удовольствие, не имеют ничего общего с тем, что испытывала сейчас я. Да, я настроилась, как мне показалось, на этого офицера, подумала о том, что у него, должно быть, нормальная семья, жена и взрослые дети, налаженный быт и кастрюля щей в холодильнике, но на деле все оказалось иначе. Меня тошнило от запаха из его рта, да и от всей его одежды (он успел переодеться и теперь был в рубашке и спортивных брюках), от его мерзких поцелуев и прикосновений грязных, как мне казалось, лап. И никакие силы на свете не смогли бы заставить меня расслабиться и получить удовольствие. Да и о каком удовольствии могла идти речь, когда мне хотелось тогда только одного – поесть и побыстрее смотаться оттуда. Голод – вот, оказывается, что удерживало меня там все то время, что он накрывал на стол. Наши меня поймут. Но поужинать с ним и сказать «чао, дяденька» означало быть неправильно понятой, а если и правильно понятой, то тем более быть либо оскорбленной, либо избитой или изнасилованной… Выбор небольшой. Поэтому надо было отказаться от ужина и сказать ему прямо, что я, мол, Юра, прошу у тебя прощения, но передумала, что я не могу, что в первый раз вот так пришла к незнакомому мужчине домой… Но кто мне поверит? Никто. Спрашивается, зачем шла? Чего хотела? В первый раз? А если к тому же попытаться объяснить ему, что у меня вообще ни разу еще не было мужчины, так и вовсе поднимет на смех, непременно выплюнет какую-нибудь гадость, схватит, заломит руки…

Поэтому я решила не опускаться до объяснений, просто встала, одернула юбку и направилась к двери. Но Юра опередил меня и перекрыл выход. Он смотрел на меня так, что я поняла – так просто от него не уйти… Его лицо порозовело, я знала, что совладать с собой он вряд ли сможет. Мне рассказывали наши девчонки о мужчинах: они заводятся до такой степени, что их не остановить, они света белого не видят, пока не удовлетворят свою похоть во что бы то ни стало, и такого скотского желания не может испытывать ни одна женщина, только мужчина, поэтому и случаются изнасилования… Я попалась. Сама во всем виновата. Или дождь, который навел на меня такую скуку. Ведь никакого определенного желания к этому мужчине я не испытывала, когда согласилась пойти с ним. Я смутно представляла себе, что произойдет между нами, когда я окажусь с ним наедине в пустой квартире. Да, я допускала, что выпью с ним вина, и вино поможет мне расслабиться и захотеть его, ведь мне было уже семнадцать и я, пожалуй, единственная из всего нашего класса оставалась в определенной степени невинной, но одно дело представления, а другое – реальность. Откуда мне было знать, что его запах оттолкнет меня от него, а грубые прикосновения и варварские поцелуи напугают до смерти… Если бы он был гигиенически чист и нежен со мной, может, все обернулось бы по-другому…

– Ты куда? – спросил он меня, хватая за руку и больно сжимая ее. – Что случилось?

– Ничего, – прошептала я, немея от ужаса. – Просто мне не надо было сюда приходить…

Я хотела бросить ему в лицо, что он мне противен, что от него воняет, что я не знала, как отвратительны в своем желании могут быть мужчины, но сдержала себя, боясь, что он ударит меня. Я это чувствовала…

И тут он меня обозвал. Он принял меня за шлюху, которая его, Юру, отвергла! Что-то ей не понравилось! И он разозлился. Он еще несколько раз повторил это паскудное, на слух похожее на плевок и оскорбительное для женщины слово, которое, судя по всему, заводило его, возбуждало, после чего рванул меня за руку, и я оказалась прямо в его руках…

Глава 7

Мне повезло, что напротив окна ее спальни было это кафе. Иначе откуда бы я смогла наблюдать за моей девочкой? Ее отец был итальянцем, я познакомилась с ним в Москве, провела с ним несколько ночей в маленькой гостинице, потом еще две ночи у его друзей в университетском общежитии, после чего он исчез из моей жизни надолго. И объявился совсем недавно, уже солидный итальянский господин, мафиози, как я назвала его без злости, располневший, но по-прежнему красивый, с блестящими серебряными волосами и с такой же седой, аккуратно подстриженной бородкой, в белом свободном свитере, черных вельветовых джинсах и светло-коричневых кожаных башмаках… Его глаза, черные и блестящие, как спелые маслины, смотрели на меня с удивлением и восхищением – он не мог поверить, что у меня от него есть дочь, ведь во времена нашего романа мне было всего пятнадцать. Он гораздо хуже говорил по-русски, чем раньше, но все равно мы понимали друг друга. Нас свели те же самые друзья в Москве, в квартире которых мы зачали Валентину и куда я приехала по своим делам, а он – чтобы повидать своего совсем уже обрусевшего брата Франко. Мы пили водку, закусывая лимоном, много курили, вспоминали прошлое, и вот тогда-то я и сказала, смеясь, что у меня есть дочь, но она воспитывалась в детском доме, а потом училась в интернате, и, так же смеясь, но только уже почти в истерике, я сказала ему, моему Паоло, что она – точная его копия, такая же красивая, немного смуглая, черноволосая и черноглазая, и что она ненавидит меня, не хочет видеть и всем говорит об этом, открыто… В комнате пахло лимонами. В высокое французское окно в квартире наших друзей врывался сырой весенний ветер, я рыдала на груди Паоло, а он просил у меня прощения, сказал, что хочет видеть свою дочь, что так нельзя, что я должна была сказать ему о рождении дочери, и он бы обязательно приехал, забрал нас в Италию… Как бы мне хотелось верить его словам, но я давно уже не верю мужчинам. Особенно Паоло. Он был слишком красив, слишком умен и слишком богат, чтобы жениться на русской пятнадцатилетней девушке, у которой живот размером с огромный спелый астраханский арбуз. Мои пальцы еще долго пахли лимонами, а Паоло целовал их, когда мы, уже в гостинице, где он снимал апартаменты, вспоминали наши безумные московские ночи тогда, восемнадцать лет назад, и где он, как близкому другу, рассказывал мне, что женат и у него трое детей, а я, лежа на его плече, рассказала ему о парне Александре, которого любила больше всех на свете, но которому так и не смогла родить ребенка… Паоло любил свою жену, итальянку Франческу, я любила Александра, но это не мешало нам провести еще пару дней в объятиях друг друга, возможно, это тоже была любовь, но обреченная на смерть… Расставаясь, уже в аэропорту, где мы все провожали его, – он улетал в Рим, – Паоло повторил то, что уже сказал мне в гостинице, обнимая меня и крепко прижимая к себе: найди Валентину, расскажи ей все, пусть она поймет и простит, а потом я вызову вас к себе в Италию и покажу вам Венецию, Флоренцию… Я ответила ему, что появлюсь в ее жизни только тогда, когда пойму, что нужна ей, что она примет меня такую, какая я есть, что не хочу быть для нее просто биологической матерью… Не думаю, что он понял, что именно я хотела сказать. Больше того, в его глазах я вдруг прочла упрек, нежный упрек – ведь я бросила свою малышку…