Книга Черная дыра (книга 2) - Евгения Лопес

— Да, — А-Тох опустил голову. — Эта новость ученые обрушили на нас месяц назад… Мы были в ужасе, мы в панике искали способы спасения и не находили их… И тут — ваше официальное заявление о теоретическом открытии Декстры. Теперь вы понимаете, какое значение оно имело для нас? Я прилетел, чтобы умолять вас от имени двадцати миллиардов человек — пожалуйста, отдайте нам Декстру.

На несколько минут воцарилась тишина. Король, казалось, что-то обдумывал; принц же вдруг ярко представил себе, как гаснет, растворяясь в космическом пространстве, звезда, как срывается с орбиты планета и как опускается на нее вечный мрак. Двадцать миллиардов человек… На мгновение он будто бы сам ощутил их вселенский ужас, и по телу словно прокатилась леденящая волна…

— Папа, — сказал он. — Нужно отдать им Декстру.

— Да, похоже, другого выхода нет, — ответил король. — Похоже, придется. Только не забывайте, что Декстру пока никто не видел. И, кроме того, в случае удачи необходим еще всеатонский референдум.

— Экспедицию мы с Гелой уже обсуждали, — заверил принц. — Нужно будет направить два корабля, чтобы первый вернулся сразу, а второй остался для подробных исследований. Таким образом, через два месяца мы уже будем знать результат. А что касается референдума — я организую разъяснительную работу, чтобы даже самый далекий от астрономии атонец понимал, что именно угрожает Ному. Атонцы проголосуют за, я уверен.

— Допустим, — согласился король. — А я хотел бы быть уверен, что все услышанное нами здесь соответствует действительности. Надеюсь, господин А-Тох, Вы не будете против того, что наши астрофизики проверят эту информацию?

— Конечно, господин король, я совершенно не буду против.

— Рилонда, позвони Веланде или Геле.

— Веланда недавно уехал в Южную обсерваторию, — пожал плечами принц. — Не знаю, зачем и надолго ли. Он объяснял что-то, но так путано и сбивчиво, что я ничего не понял. Это вообще на него не похоже… Я сейчас позвоню Геле, у нее хорошая команда сотрудников, они этим займутся. На наблюдения и расчеты понадобятся три дня.

— Ну что ж, хорошо. Приглашаю Вас, господин А-Тох, провести эти три дня у нас во дворце. Я назначу к Вам одного из дворецких, он проводит Вас в гостевое крыло и покажет Ваши комнаты.

— Спасибо, господин король, господин принц, — голос номийского правителя звучал растроганно, — Огромное вам спасибо! Вы так добры… Недаром о благородстве атонцев ходят легенды…

— Мы делаем это отнюдь не ради Вас, господин А-Тох, — усмехнулся король. — А ради номийского народа, который ни в чем не виноват.

— Конечно. Я понимаю, — А-Тох тяжело вздохнул…

Три последующих дня он тихо, почти незаметно жил в гостевых апартаментах, намеренно стараясь не попадаться на глаза хозяевам дворца. Однако присутствие номийского правителя принц ощущал почти физически, как если бы тот постоянно стоял за его спиной. Один давний, глубоко проросший корнями в сердце вопрос, на который, как ему казалось еще два дня назад, он никогда не получит ответа, сейчас мог бы проясниться, провести под собой отчетливую, окончательную черту точным «да» или «нет», но все в нем восставало при мысли о том, что придется вновь смотреть в глаза господину А-Тоху, говорить с ним… И все же Рилонда решился: вечером третьего дня он отрывисто постучал в дверь номийского гостя.

А-Тох открыл сам, и на его иссушенном тоской лице мелькнула слабая улыбка.

— Рилонда! Входи, пожалуйста…

— Я хотел бы с Вами поговорить.

— Да, конечно! Присаживайся. — А-Тох указал на кресло. — Маньяри?

— Нет, спасибо, — принц сел. — Ничего не нужно. У меня к Вам только один вопрос.

— Слушаю, — номиец тоже сел.

— Скажите, господин А-Тох… Тогда, на Уту… Вы действительно дали бы мне умереть?

А-Тох замер; в глазах его за одно мгновение, казалось, промелькнул целый вихрь чувств: смятение, страх, боль…

— Видишь ли, Рилонда, — осторожно начал он. — На этот вопрос нет простого и однозначного ответа. Чтобы ты понял меня, я должен рассказать тебе все с самого начала…

— Я готов выслушать.

— Ну что ж… Благодаря тому, что происходил я из очень близкой к руководящим партийным круга семьи, а также собственной целеустремленности, к тридцати пяти годам я стал Председателем Главной Партии планеты Ном. У меня было все, чего только вообще может пожелать человек, не было только одного — ребенка.

О сыне я мечтал страстно, к тому времени уже лет десять; я даже видел его во сне, моего мальчика — как веду его куда-то за руку, как мы смеемся чему-то вместе… Я менял женщин постоянно, но абсолютно безрезультатно, и это длилось много лет до тех пор, пока я, наконец, не набрался смелости признаться самому себе, что дело, очевидно, во мне…

Я, наконец, обследовался, и все подтвердилось: я оказался бесплоден. Не буду утомлять тебя подробностями того, как я пережил эту трагедию, просто скажу, что было все — депрессии, алкоголь, какие-то сумасшедшие выходки… И вот однажды, когда я уже совершенно не понимал, куда девать себя в этой жизни, я приехал по государственным делам с визитом к твоему отцу, на Атон.

Тот день я помню, как сейчас: мы с Гарендой шли, о чем-то беседуя, по одной из дорожек огромного королевского сада, как вдруг из-за кустов раздался крик: «Папа, папа!» и на аллею выбежал ты, тогда еще шестилетний малыш.

Ты, наверное, несколько дней не видел отца; к тому же я точно знал, что полгода назад у тебя умерла мать. Протянув вперед ручонки, ты бежал к королю, чтобы обнять его, но вдруг споткнулся и упал, разбив обе коленки. По ногам текла кровь, но ты поднялся сам, кусая губы, мужественно стараясь не заплакать, и смотрел на отца — и такое обожание было в твоем взгляде…

А Гаренда… Он не бросился к тебе, чтобы пожалеть и приласкать, не сделал ни шагу, лишь посмотрел — свысока, с плохо скрываемой брезгливостью — и крикнул вглубь сада:

— В чем дело, почему ребенок один? Где няня?

Охая и извиняясь, прибежала няня, и король прошествовал мимо, своей дорогой, больше не повернув в твою сторону головы.

От всего этого зрелища у меня так заболело что-то в груди, что я едва не задохнулся. Из последних сил я подошел к тебе и чуть-чуть приобнял, погладил по голове…

— Я совсем не помню такого случая, — растерянно произнес принц.

— Тебе же было всего шесть… А я потом долго не мог прийти в себя от пережитого потрясения. В сознании не укладывалось — как он мог?! Имея такое сокровище — сына, обращаться с ним столь жестоко, не ценить своего счастья?…

С тех пор я стал следить за тобой — пусть издалека, с другой планеты; узнавать о твоих успехах и достижениях. Я радовался или огорчался всем событиям твоей жизни вместе с тобой — и это придавало хоть какой-то смысл моему жалкому существованию…

Повзрослев, ты начал участвовать в дипломатических мероприятиях, и у меня появилась возможность общаться с тобой и восхищаться твоим блестящим умом и благородным характером. Я понял, что пришла пора действовать, приложил все силы, привлек своих лучших людей и добился того, чтобы Жигонда стал нашим шпионом. С тех пор я знал не только о каждом твоем шаге, но и о каждой твоей мысли… Я знал, что ты считаешь отца виноватым в гибели твоей девушки и уже ненавидишь его, что от твоего детского обожания не осталось и следа, и, не скрою, был этому несказанно рад…