Книга Оберег волхвов - Александра Девиль

Едва он вышел из комнаты, как две женщины у окна придвинули головы друг к другу и, забыв об иголках и нитках, заговорили громким шепотом. Они обе были красивы, причем Завида в свои 35 лет выглядела не матерью, а старшей сестрой восемнадцатилетней Бериславы. Сходство матери и дочери было довольно заметным. Только Завида была полней, смуглей, и волосы ее чернотой напоминали вороново крыло, а у Бериславы имели темно-красный оттенок. Глаза же у обеих женщин были совершенно одинаковые: желто- зеленые, с хищным блеском, они, казалось, могли светиться в темноте, как у рыси или дикой кошки.

Именно колдовские глаза Завиды, сверкнув в отдаленной лесной дубраве, когда-то заворожили боярина Тимофея на долгие годы…

После смерти первой жены он безутешно горевал и не думал, что сможет еще кого-то полюбить. Но судьбе было угодно, чтобы однажды во время охоты он оторвался от других ловчих и конь словно сам собой принес его в окруженное лесом селение, где боярин увидел Завиду. И с тех пор Тимофей жил в другом мире, полном опасных и таинственных страстей. А ведь до этого он молился только одному Богу и не верил в силу колдовских чар…

Первая жена боярина, Елена, умерла совсем молодой, когда их дочери Анне едва исполнилось три года. Боярин в то время вел жизнь беспокойную, часто бывал в боях и походах, исполнял княжеские поручения, а потому присматривать за маленькой Анной стала Евфимия, старшая сестра Елены, которая давно приняла постриг и звалась инокиня Евдокия. Когда же через два года после смерти Елены боярин женился вторично, тетушка и вовсе забрала Анну под свою опеку и вскоре уехала с ней в Билгород[18], где в новом монастыре сестра Евдокия стала игуменьей.

Вторая жена боярина, Завида, тоже была вдовой и имела от первого брака дочь Бериславу-Устинью. Через год после свадьбы у Тимофея и Завиды родился сын Иванко.

Мать Евдокия была недовольна новой женитьбой зятя и старалась держать племянницу подальше от мачехи. Завида и вправду была полной противоположностью первой жене Тимофея.

Елена происходила из семьи набожных христиан, вместе с сестрой училась в женской школе при Андреевском монастыре, основанной дочерью князя Всеволода Анной. Она была обучена чтению, письму, молитвам, церковному пению, шитью и другим рукоделиям. Характер Елены отличался добротой и кротостью, а ее внешняя красота была не жгучей и не броской, но мягкой и спокойной.

Иное дело — Завида, родившаяся в землях Черных Клобуков[19], выданная в ранней юности замуж за воеводу из дремучего древлянского края. Казалось, она впитала в себя все языческие силы тех диких уголков Руси, куда не проникло до конца новое учение, где с трудом приживалась просвещенная вера.

Завида знала не молитву, а ворожбу, не церковное пение, а русалочьи игрища; не была обучена письму, зато умела варить приворотные и прочие зелья; не любила раздавать милостыню нищим, но была очень щедра к преданным ей слугам — людям всегда странным и, как казалось боярину, зловещим. Даже стоя рядом с Тимофеем в церкви, она словно бы обращала свой взор не на иконы и распятие, а на таинственного идола, спрятанного то ли у нее в душе, то ли в глубине дремучего леса. Яркая, хищная красота ее завораживала, неистовые поцелуи и объятия лишали боярина воли, делали его безоружным пленником этой языческой колдуньи, ведавшей тайнами человеческого естества.

С Еленой боярина Тимофея соединяла светлая и возвышенная любовь, к Завиде же влекла темная страсть, порочность которой он понимал, но был бессилен ей сопротивляться.

В те времена на Руси — хоть со дня крещения и прошло более ста двадцати лет — даже среди знатных и просвещенных людей в ходу была двухименность: одно имя — крестное, христианское, другое — мирское, языческое. Однако в семье Елены и Евфимии приверженность новой вере была так велика, что они не признавали никаких иных имен, кроме христианских. И хотя сестры рано остались сиротами, их твердость во всем, что касалось веры, никто не мог поколебать. Дочь, нареченную во святом крещении Анной, Елена никому не позволяла звать иначе, решительно пресекала попытки нянюшек баюкать крошку под привычными им именами Любава или Малинка.

Завида же, напротив, с трудом выговаривала христианские имена. Была ли она сама крещеной — этого никто не знал. Но дочь ее имела крестное имя Устинья. Однако Завида предпочитала называть ее Бериславой, желая своей дочери взять от жизни не только славу, но и все мыслимые блага и удовольствия.

Евфимия и Елена унаследовали после смерти родителей значительное состояние, поделенное между ними поровну. Евфимия свою долю потратила на постройку и учреждение монастыря, где стала игуменьей. Елена же, предвидя, что после ее смерти у Анны может появиться мачеха, свою долю наследства завещала дочери и заставила мужа и сестру поклясться, что они не обидят девочку и не принудят ее против воли выходить замуж или стричься в монахини. И, может быть, именно клятва, данная Елене, просветляла затуманенное сознание боярина и пробуждала его угнетенную волю, когда речь заходила об Анне. Так, он согласился с доводами матери Евдокии, что девочке будет лучше у нее, а не в одном доме с мачехой. В глубине души боярин понимал, что мать Евдокия была права, когда говорила, будто Завида может навести порчу на ребенка или, что еще хуже, отвратить душу Анны от истинной веры и прибрать ее к своим рукам. Но в то же время Тимофей помнил обещание не принуждать Анну к монашеству, если только она сама этого не захочет. А мать Евдокия изо всех сил старалась, чтобы племянница именно этого захотела. Тетушка уже была близка к цели, но внезапная смерть помешала ей довести дело до конца и увидеть Анну монахиней.

Против монастыря не возражала и Завида, рассчитывая, что в этом случае расходов будет меньше, чем при замужестве Анны, и, стало быть, кое-что из наследства Елены останется в доме. Что касается владений и состояния самого Тимофея, то тут Завида была спокойна — единственным наследником был ее сын Иванко.

Мать Евдокия не раз говаривала Тимофею, что у Завиды горят глаза на все Еленино наследство, но заполучить его есть только два способа: либо умертвить Анну, либо полностью подчинить ее, лишить собственной воли. Вздыхая, боярин возражал свояченице, но все-таки держал девочку под ее защитой.

Незадолго до смерти матери Евдокии Тимофей получил письмо от друга молодости Ивана Чудиновича, с которым когда-то плечом к плечу воевал в княжеской дружине. В одном из боев Чудинович был тяжело ранен и не смог больше продолжать жизнь воина. Он поселился в своем имении, что находилось в Теребовльском княжестве. На долгие годы друзья оказались разлучены, виделись редко, но иногда писали друг другу письма.

А в том письме Чудинович сообщал, что тяжко болен, что жена его умерла, а так как детей у него нет, все состояние он завещал единственному племяннику Глебу — сыну своей сестры. Глеб — княжич, но обедневший, изгнанный родней покойного отца. Чудинович поправит дела племянника, поскольку неустанными трудами в имении, а также удачными торговыми сделками сумел за много лет приумножить свое состояние. И еще Чудинович хотел, чтобы Глеб стал зятем Тимофея, женившись на Анне. Глебу он уже об этом написал, и молодой князь был не против породниться с видным киевским боярином. А тут и случай такой — Глеб едет к больному дяде через Киев. Пусть и остановится на некоторое время у боярина Раменского, познакомится с его дочерью, посватается к ней, — а уж после помолвки отправится в Теребовльское княжество.