Книга Древний Рим. Быт, религия, культура - Франк Коуэл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Очень богатые не только имели собственные сады на крышах, внутренний садик перистиля, но – в некоторых частях города – и земли вокруг своих домов, которые немногие из особенно богатых расширили до размеров небольших парков. Образцами служили те самые восточные райские сады, которые так очаровывали греков и римлян. Они представляли собой восхитительное зрелище: травы, разнообразные деревья, как декоративные, так и плодоносящие, виноградная лоза, плющ и другие ползущие растения, цветы, фонтаны, какие-нибудь скульптуры или алтари и экзотические животные и птицы, в особенности голуби, фазаны, утки, куропатки и восточные птицы яркой окраски, из которых самым известным был павлин. Некоторые оставались дикими, другие содержались в клетках или птичниках. Все в целом было задумано и внешне исполнено для того, чтобы одновременно радовать взгляд, дарить приятные ароматы и ублажать ласковым журчаньем воды, щебетом птиц, если исключить истошные крики павлинов.
Такой интерес к садам не появлялся в Риме до конца II века до н. э. Сначала прогресс, казалось, был на удивление устойчивым. Хотя чувства, которые вызывали сады, исходили из несдерживаемых порывов римлян к поиску новых удовольствий и их стремления к социальному престижу, радости, которые мог доставить хорошо ухоженный сад, также составляли его неувядаемую привлекательность. Для людей, связанных с литературой, таких как Цицерон, Овидий, Вергилий, Гораций, Плиний и другие, сад был неоценимым источником вдохновения. Старинные мистические сцены некой религиозной связи между человеком и силами природы поддерживались и сохранялись.
Много садов, часто посещаемых лучшими людьми Рима, располагалось на противоположном берегу реки Тибр. Еще одна большая садовая площадь – на городской стороне Тибра. Много садов здесь сохранилось до наших дней, в частности на Пиницианском холме – два самых больших и самых знаменитых из всех римских садов – сад великого полководца и чрезвычайно богатого человека Лукулла на западной и Саллюстия на восточной стороне.
Рис. 9. Перистиль
Во времена империи картина резко менялась. Рост городского населения и, как следствие, потребность во множестве доходных домов уничтожили многие частные дома вместе с садами. Жадные императоры и их жены завладевали лучшими из оставшихся, особенно теми, что располагались на Палатинском холме. Огромные сады, собранные воедино императором Нероном, были снова раздроблены, когда он погиб. Несмотря на эти превратности судьбы, многие сады сохранились, обеспечив в Риме большее открытое пространство, чем оставалось в Лондоне или Париже. В Риме, как и в современных больших городах, высокая стоимость постройки в центре города привела к большому расширению пригородного строительства, где состоятельным гражданам было гораздо проще включить сад в планировку своих домов.
В то время как у богатых были сады или крыши, усаженные садовыми деревьями, бедняки в своих арендуемых комнатах в домах барачного типа должны были довольствоваться ящиками на подоконниках и растениями в горшках. Плиний Старший говорил, что обыкновенные жители Рима с их миниатюрными садиками на окнах предлагали взору воспоминание о деревне, хотя то, о чем он говорит, не являлось столь достоверным в I веке н. э., как было когда-то; Плиний добавляет, что в его дни большое количество скандальных ночных краж со взломом вынудило римлян закрыть решетками такие зрелища от прохожих.
Мощь любой державы, тем более примитивных сообществ, непосредственно зависит от ее людских ресурсов, поэтому с давних времен общество нуждалось в римских мальчиках, способных, став мужчинами, пахать, растить урожай и сражаться, чтобы защитить свой народ. Рождение следующих дочерей, после первой, считалось несчастьем.
Человеческая жизнь не считалась древними римлянами чем-то священным, что нужно сохранить любой ценой. Они были готовы убить при рождении любого слабого, уродливого, болезненного, ненормального или даже здорового, но лишнего младенца, однако прежде, чем это сделать, пятеро их соседей должны были осмотреть ребенка и согласиться со смертельным приговором родителей.
Такие безжалостные способы контроля роста населения можно найти среди многих примитивных сообществ. Тем не менее, поскольку римляне помнили выходцев из своего доисторического прошлого, они давно отказались от варварской практики отдавать нежеланных детей на съедение собакам или диким животным.
Древняя традиция, разрешавшая подобную практику, не забывалась, и на протяжении всей римской истории до появления христианства, порвавшего с языческим прошлым и внесшего новую идею о святости человеческой жизни, не было никаких юридических или моральных норм, запрещающих жестоким людям убивать своих детей или бросать их на погибель. Раздоры между мужем и женой, крайняя нужда и другие причины могли подтолкнуть недоброжелательно настроенных родителей к избавлению от нежеланного ребенка. Смерть была всего лишь одним из рисков, которым подвергался несчастный младенец, и это, возможно, был более милосердный конец, чем попасть в руки работорговца. Поскольку, хотя в соответствии с римским правом свободнорожденный ребенок, брошенный родителями, не мог быть обращен в рабство, он зачастую не имел понятия о своем происхождении и возможности прибегнуть к закону, даже если ему становилось об этом известно. Одна из самых древних римских легенд повествует о том, как основатель Рима и его первый царь Ромул вместе с братом Ремом были брошены на погибель в реку Тибр; оба были спасены волчицей, которая взрастила их как своих волчат.
Известно, что тот самый Ромул, который предположительно составил закон, по которому римляне должны были сохранять при себе всех сыновей, хотя им не нужно было о них заботиться больше, чем о старшей из своих дочерей, издал в то же время закон, запрещающий убивать ребенка до достижения им трехлетнего возраста. Такая трехгодичная отсрочка давала родителям время, чтобы составить надлежащее представление о действительном характере ребенка, и, принимая во внимание человеческую натуру, родители, которые заботились о своих младенцах на протяжении целых трех лет, вряд ли с легкостью бросят их на погибель.
Следуя очень древней традиции индоевропейских народов, через девять дней после рождения мальчика или через восемь дней после рождения девочки проводилась торжественная церемония либо дома, либо в храме. Тогда ребенок «освящался» или «очищался», и ему на шею вешали амулет на счастье (буллу), круглый или в форме сердца. Амулет был из золота, если родители богатые, или из кожи, если они были бедны. Считалось, что он оберегает от всего дурного. Мальчики носили этот амулет, пока им не исполнится 14 – 16 лет, девочки – до замужества. Это было одно из суеверий, которые римляне унаследовали от этрусков и всегда соблюдали. Именно на этой церемонии ребенку давали имя. В древности довольствовались двумя именами, но приблизительно после 300 года до н. э. мальчику всегда давали три имени – имя его клана или рода (к примеру, Корнелий или Туллий), которому предшествовало его личное имя (Публий или Марк) и за которым следовало его семейное прозвище (Сципион или Цицерон). Полное имя величайшего римского оратора было Марк Туллий Цицерон. В официальных списках оно появится начиная с личных имен его отца и двух дедов, а также с указанием, к какой городской трибе принадлежит человек: «Марк Туллий, внук Марка, правнук Марка, из трибы Корнелия, Цицерон». У девочек не было собственных имен: они были известны под родовым именем отца в женской форме (то есть в родительном падеже); так, Корнелия Сципионис будет дочерью Корнелия Сципиона. Дочь Цицерона была известна под именем Туллия, хотя любящий отец называл ее уменьшительным от Туллия именем, Туллиола. Имена иногда создавали путаницу, особенно в старых и авторитетных аристократических семействах, где многим мальчикам давалось имя их отцов: сын Цицерона тоже носил имя Марк Туллий. В указателях и справочниках семейные прозвища использовались для мужчин, женская форма родового имени – для женщин.
