Книга Башня аттракционов - Надежда Нелидова

Молодёжь на заводе не задерживалась: дурных нема. Всех учеников прикрепляли к безотказному Василию Лукичу: он не злился, не матюкался, и терпеливо и деликатно, где-то даже с тихой гордостью делился опытом. Ученики быстро осваивали азы, бросали умирающий завод и разъезжались за длинным рублём по вахтам на север и в крупные города.

Самого Василия Лукича на вахту бы уже не взяли: стар, и сердечко шалит. Работа тяжёлая, нервная, старые станки запарывали детали. Зимой мёрзли руки, летом… Летом забытое в летний жаркий день ведро с эмульсией для охлаждения инструментов, залитое с утра, к вечеру испарялось до донышка. Вытяжка сломалась, вентиляция сто лет как не работала. А кондиционер? «А вы, едрит-ангидрид, случайно не спутали цех с директорской приёмной? Может, ёрш вам в задницу, ещё автомат с капучино у каждого станка поставить?» – приветливо шутили рабочие.

Сам завод, как крепость, долго держал осаду от мародёров, но и его, под предлогом модернизации, захватили, надругались, раздробили, расчленили, растащили по фирмам – «дочкам».

Средний возраст работяг был 54 года. Средний возраст станков – в полтора раза старше (были даже станки с тридцатого года). Если бы машины могли выражать своё самочувствие, то старчески кряхтели бы, кашляли, свистели худыми лёгкими и кишками и даже матюкались, как их хозяева.

Конечно, настоящими хозяевами станков были директора завода, в последнее время меняющиеся как перчатки. Перед каждым новым директором стояла программа-максимум: А) стащить то, что осталось до него. Б) отправить детей за границу. В) перебраться в Москву, получить пенсионерскую должность в министерстве, и ещё лет двадцать протирать штаны в министерском кресле.

Простые работяги о пенсии и мечтать не смели, потому что мёрли как мухи, до шестидесяти никто не доживал. Единственный способ дотянуть до заслуженного отдыха – сменить пол с мужицкого на бабий и стать пенсионером в 55 лет. Но операция по смене пола – дорогая, зараза, не по карману. Это гегемон тоже так по-доброму шутил.

И Василий Лукич тихо мечтал о пенсии. По привычке рано проснувшись, потянуться, понежиться, пошевелить пальчиками под одеялом. Тихонечко встать, чтобы не разбудить Анну Ефремовну. На балконе в ведёрке с землёй спят черви – это весной: на окуньков, пескарей, ерша. Летом в холодильнике хранятся загодя скатанные пахучие шарики из хлебного мякиша с подсолнечным маслом, или даже куски вязкой гречневой каши – если Анна Ефремовна расщедрится. На них хорошо берёт карась, уклейка, сорога.

С восхитительным чувством свободы, что ты никому ничему не должен, спуститься во двор, завести послушную «копеечку»… Уехать в утреннюю тишину и одиночество, в сырость и туманы, сесть, примяв болотную траву, в заветном, прикормленном местечке на берегу извилистой реки, слушать всплески крупной жирующей рыбы…

Василий Лукич представлял себе речку, хрусткую примятую болотную траву – и лицо у него в эту минуту туманилось, мало чем отличаясь от заворожённого лица спеленатой грудной внучки, перед чьим носом раскачивали яркую, недосягаемо-прекрасную игрушку.

Ради этого стоило терпеть – и пятидесятиградусную цеховую жару и духоту, и неподъёмную чугунную тяжесть деталей, и хрипящий на последнем издыхании фрезерный станок, и тяп-ляп состряпанные тупые чертежи – чему инженеров нынче в институтах учат? Василий Лукич над теми чертежами хмурился и сам вымерял, ластиком стирал, карандашиком поправлял нужные миллиметры.

Золотая голова была у Василия Лукича. Ему и товарищи говорили: «С твоим Домом Советом на плечах, Лукич, тебе бы в замах у директора ходить. Чего за высшим образованием не пошёл, умелец?» Василий Лукич смущённо крутил головой, прибеднялся: «Куда с нашими средними умами…»

Был случай: дочкина семья купила квартиру, а в ванной держалась сырость и вонь. Приходило с важным видом десять жэковских и строительных комиссий, лазало со свечками в вентиляционное окошко, искало тягу. Учёные мужи заумно качали головами, жали плечами, писали отчёты – и по всему выходило, что чтобы избавиться от сырости и затхлости, нужно чуть ли не капитальную стену порушить.

А Василий Лукич носиком покрутил, залез под ванну, простукал трубы, почистил, сменил забитый стык – и никакой гнили. Вентиляция-то здесь и не при чём была, умники с дипломами.

Или Анна Ефремовна замучилась с отечественным кухонным комбайном. Кто им пользуется, знает: надёжный, прочный, собака – а ёмкость не вынешь: намертво застревает в гнёздах-крепежах. Руки вывернешь, всё на свете проклянёшь. А Василий Лукич капнул в фиксаторы постное масло – и пошло как по маслу.

А уж «копейку» Василий Лукич холил и вылизывал – идеальная хозяйка так не содержит кухню. Эхма, вот на таких неказистых русских мужичках русская земля ещё и держится. А так страна давно превратилась в одно сплошное «купи-продай», в гигантский блошиный рынок.

И что вы хотите. Несмотря на все усилия государства, на старания родного завода и ведомственной больницы, которая всем работягам ставила один диагноз: «Симулянт. Пить надо меньше», – всем смертям назло Василий Лукич выжил, дотянул-таки до пенсии!

Был юбилей в столовой, была багровая, восседающая горой в центре стола Анна Ефремовна. Были охапки цветов от дочек и стишки от внучек. Были тосты работяг, что, дескать, после ухода Василия Лукича и цех можно закрывать – только на нём, ясен пень, держался…

Тихо сияя морщинистым лицом, сияя лысиной, сияя плохо выглаженной белоснежной рубашкой, Василий Лукич сидел рядом с корпулентной супругой и душой и телом был на завтрашней рыбалке в заветном месте.

И пришло волшебное утро с потягушечками, с шевелением пальцев под одеялом и щекотным чувством в душе, которое не выразить словами. Уютно тикал будильник с отключённым звонком. В прихожей дожидались новенькие стройные лёгкие удилища (подарок товарищей на юбилей), а в холодильнике – кулёк с гречневой кашей, благоухающей подсолнечным маслом.

Был спящий, влажный и тёмный от росы асфальтовый двор. Недоумённая мордочка «копейки» таращилась сонными фарами: мол, хозяин, ты не ошибся – ещё часика два до смены спать? Не ошибся: теперь каждое утро так будет, матушка. Оба мы с тобой старики, негоже нам допоздна подушки давить. Переходим на новый сказочный режим жизни. Дай-ка я чистой ветошкой тебе заспанные глазки протру.

Пустынная дорога весело стлалась под колёса серым асфальтовым полотенчиком. За городом в двадцати километрах бессонный, переливающийся огнями мотель. Там свернуть на знакомый просёлочный тракт, который за мягкость и шуршание под стариковскими колёсами так любит «копеечка».

Как пущенный из пращи, летящий по встречной полосе с не включёнными фарами, серый в сером тумане и оттого невидимый, громадный крузак на полном ходу врезался в «копейку». Протащил её с полкилометра, вмяв железо до самого багажника. Из машины вылезла не твёрдо стоящая на каблуках девчушка и стала тыкать коготками в мобильник.

– Блин, шину спустило! – сообщила она сама себе. – И диск помят. Блин, блин, блин! Ну, почему мне так не везёт?!

На похоронах по опухшему сырому лицу Анны Ефремовны, промокаемому крошечным платочком, трудно было понять, о чём она думает. Она почти всю сознательную жизнь прожила с мужем и не знала, как это – жить без него. Больше всех над фрагментами Василия Лукича рыдала младшая, любимая дочка: