Книга Через Атлантику на эскалаторе - Елена Мищенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я подумал, что через два дня нужно будет прийти, чтобы заранее занять место. Потом, как правило, месяц никого не будет. Это тоже традиция. Но место нужно забить, и доски нужно получить. После этой процедуры каждый дипломник упражнялся в творчестве на обратной стороне досок: «Если ты спер эту доску в дипломантской, немедленно покайся и верни ее Сидорову» и т. д.
В том году положение дипломников было весьма щекотливым. Постановления ЦК КПСС и Совмина уже осудили всех, кого можно было осудить, и появились призывы покончить с излишествами и разобраться с классикой. На небезызвестном собрании, изображенном впоследствии легкомысленными карикатуристами в виде «Вакханалии» по Рубенсу, товарищ Дубина прямо спросил: «Как мог допустить комсорг третьего курса Манечкин излишества в проектах своих сокурсников?» На что несознательный Манечкин пробурчал: «А как допустили все это вы, как допустили все это там?» и показал дрожащим пальцем вверх, чем вызвал большое недовольство представителя райкома, которое он не преминул высказать в своей гневной заключительной речи.
Что проектировать дальше, было неясно. С одной стороны, Корбюзье – представитель продажной архитектуры империализма, а с другой стороны, – Жолтовский – ретроград, заведший советскую архитектуру в тупик. Уже ходили слухи, что гостиница «Москва» в Киеве будет без башни, и шпиль в высотном здании «Дружбы», что напротив ул. Ленина, утопили наполовину в башенку, чтоб не сильно бросался в глаза. Злые языки утверждали, что корифей архитектуры Вадим Иванович Гопкало, запроектировавший 60 керамических шишек на жилом доме, ходит по проектным институтам и предлагает их – эти шишки – архитекторам в розницу по 2, по 3. Архитекторов называли «шпилягами», так как совсем недавно закончилась предыдущая кампания по борьбе со стилягами. Наиболее эрудированные студенты занимались вольнодумством и уже шепотом поговаривали о возвращении конструктивизма и даже функционализма. В курилках произносились запрещенные имена: Фрэнк Ллойд Райт, Ле Корбюзье, Эрик Мендельсон, Вальтер Гроппиус.
В общем, все было неясно. Наш тишайший руководитель – доцент Сидоренко, увидев наши новые эскизы, навеянные новаторами архитектуры 20-х годов, совсем потерял голос, но оказаться консерватором ему не хотелось. «Ребята, – прошептал он, – вы думаете, что я не понимаю. Я тоже за, но еще не настало время». Когда оно наступит, было непонятно. Руководство кафедрой уехало в Москву на совещание по строительству, где Никита Сергеевич, ставший главным агрономом, главным искусствоведом и главным архитектором страны, должен был разобраться в стилях и разъяснить нам дальнейшие пути развития советской архитектуры. На кафедре архитектуры было пусто. Сидел лишь один лаборант – бессменный хранитель эпидиаскопа, кафедральных тайн и интриг Михаил Наумович. Он пребывал в меланхолии и пил чай. Увидев меня, он несколько оживился.
– А, соцреалисты-конструктивисты, – обрадовался он. – Что нового на архитектурном фронте?
– Скажу только вам по секрету: говорят, что всех космополитов реабилитируют. Так что доставайте книжечки Голосова и Леонидова.
– Так… Значит опять на 180 градусов. Ну, это нам знакомо. То-то я смотрю, никто из дипломников заявки на доски не пишет. Не знают, горемычные, куда идти, куда заворачивать. А ты возьми и напиши. Раньше возьмешь – лучше выберешь. Все равно придется что-то делать.
– Спасибо, не горит. Можно от вас позвонить? – Я набрал телефон Виктора. Он очень обрадовался.
– А мы тебя по всему городу разыскиваем, с ног сбились.
– Кто мы?
– Володя да я, Женя, Батя, да Илья.
– Чего это ты на стихи перешел?
– Это от волнения. Батя сказал, что нужно тебя разыскать во что бы то ни стало и перекопать твою библиотеку на предмет выявления крамольной литературы, которая могла сохраниться у твоего отца как передовика космополитов-беспаспортных бродяг. Он говорит, что видел у тебя Ремпеля и Аркина. Есть идеи.
Следует отметить, что Илья был совсем не Ильей, а Юрием. Но все дело в том, что его фамилия была Репин, и когда при первой перекличке на первом курсе в аудитории назвали фамилию Репин, и он поднялся, Виктор выкрикнул: «приветствуем Илью Ефимовича», и с этого дня его основное имя было забыто – он стал Ильей.
Батей называли Толика. Он на четвертом курсе, к ужасу всего партбюро, кафедры марксизма и лично товарища Дубины, вырастил бороду лопатой «а-ля рюс» и ни за что не хотел ее сбривать. Еженедельно его вызывали в партбюро и уговаривали побриться. Почти каждый день его встречал на пороге института парторг Тутевич со словами: «Только вчера мы говорили о стилягах, а вы опять с бородой». Не действовало ничего: ни угрозы, ни посулы. В критических ситуациях он ссылался на классиков, для чего носил с собой портреты Маркса и Энгельса.
Я поспешил домой. Опять незабвенный Евбаз, и через полчаса я уже был на площади Богдана Хмельницкого. Я проходил мимо знаменитой Софийской колокольни, возле нее росли каштаны, на которые я лазил с приятелями еще в 1945 году. Тогда через площадь ходили трамваи, она была вымощена булыжником, и ассирийцы, жившие колонией на углу Короленко и Софиевской, играли на ней в футбол. Мы тоже играли в футбол тряпичным мячом, который мне сделала мама. Она оказалась в этом деле большой специалисткой, так как в эвакуации для подработки набивала игрушечных мишек. Выкройку я сделал сам, чем был очень горд. Мамины мячи пользовались большим успехом. Мы наблюдали за игрой ассирийцев либо с моего балкона, либо сидя на ветках каштанов. Приближение к играющим было чревато конфликтами. Заправлял ассирийцами взрослый парень – Пиня, отличавшийся скверной репутацией и крайне нервным характером.
Каштаны были очень раскидистыми. Такие же, как здесь, по другую сторону океана. Я поднял голову, поглядел на свечки каштанов, потом на часы и понял, что пора кончать с воспоминаниями. Take it еasy! Пора домой, а дом мой нынче здесь, в Филадельфии.
Я пошел на Честнут-стрит. Chestnut-это по-английски «каштан», но каштановых деревьев на ней не было. Напротив Либерти-Плейс тусовались студенты в экстравагантных нарядах. Это был Institute of Art. Я решил немного пройтись пешком, вышел на Маркет-стрит и зашел в отель «Мариот». Я любил заходить сюда не только потому, что мне нравился этот современный отель, построенный уже при мне. Здесь был отличный отдел информации, в котором можно было взять проспекты с direction (указанием дороги) во все наиболее интересные точки Пенсильвании и Нью-Джерси, начиная от фантастических фонтанов в Садах Дюпона и кончая старомодными деревнями эмишей, где до сих пор не смотрят телевизоров, не пользуются услугами железных коней, отчаянно игнорируют правила дорожного движения и предпочитают гужевой транспорт. Кроме того, из роскошного вестибюля отеля переход вел в Ридинг-Терминал – гигантский зал бывшего филадельфийского вокзала, переоборудованный сейчас под проведение различных шоу: цветочных, компьютерных, автомобильных… Над залом вздымался дебаркадер из металлических ажурных конструкций. Трибуны шли каскадом и были отделаны мрамором. По бокам двигались эскалаторы, несмотря на отсутствие посетителей.
