Книга Киммерийский закат - Богдан Сушинский

6

Принимать «группу товарищей» здесь, в соединенном с его рабочим кабинетом небольшом конференц-зале, на втором этаже виллы, генсек-президенту решительно не хотелось. Он почему-то всячески оберегал этот кабинет, предпочитая встречаться внизу, в официальной приемной, в гостиной или в одной из комнат отдыха. А случалось, что вообще уводил гостя на свою любимую кипарисовую аллею парка.

Вот и сейчас Русаков намеревался встретить «московских товарищей» еще на входе в виллу, однако он явно опоз­дал. Непрошеные полуофициальные гости уже поднимались к нему на второй этаж.

Растянувшись в цепочку по широкой, слегка «завинченной» лестнице, они шествовали важно и решительно. Как члены военного трибунала, шедшие для того, чтобы объявить свой «суровый, но справедливый»… Строгие, почти окаменевшие лица этих «трибунальщиков» напоминали ритуальные маски индейцев, направлявшихся к ритуальному костру каннибалов.

Причем Президент сразу же обратил внимание, что позади группы, чуть поотстав, степенно поднимается рослый, плечистый полковник Буров. Пока не ясно было — то ли приезжие успели присоединить начальника охраны к своей делегации, то ли он идет по собственной инициативе, но вполне очевидно, что в компании бунтовщиков он вполне мог бы сойти за… палача.

А что, вдруг поймал себя Русаков на этой сумбурной мысли, и в роли палача — тоже. Опыт составления посмертного диагноза у них богатый, да и кто потом, когда к власти придут путчисты, решится по-настоящему расследовать причину твоего «ухода»?! Разве что в виде моральной компенсации, устроят пышные похороны, «в духе Брежнева и Андропова». Что-что, а это у них отработано. Русаков давно смирился с мыслью, что в этой стране в каждом армейском штабе сидит по Пиночету. Но только сейчас он подумал, что точно такие же «пиночеты» восседают в этой стране в каждом республиканском ЦК, и даже в каждом обкоме партии.

— Так что… произошло? — негромко, явно срывающимся голосом спросил генсек-президент, чувствуя, как губы его от волнения деревенеют, а во рту пересыхает.

Задавая свой вопрос, он задержал взгляд на двух, шедших чуть впереди и правее остальных, генералах Госбезопасности — Цеханове и Ротмистрове, интуитивно улавливая, что главная опасность все-таки исходит от них. Причем интуиция эта была порождением почти генетического страха «всяк в Стране Советов сущего» перед властью и вседозволенностью КГБ; страха, террорно сформированного коммунистическим режимом в душах и сознании целых поколений, а потому одинаково довлеющего теперь и над уличным забулдыгой, и над обитателями кремлевских кабинетов.

Лишь в самое последнее мгновение генсек-президент перевел взгляд на руководителя своего аппарата, Дробина. Только обращаясь к нему, своему непосредственному, аппаратному, подчиненному, Русаков способен был сохранить хоть какую-то иллюзию уверенности, и даже делать вид, будто надежно контролирует ситуацию.

— Да вот, как видите, все вот так вот складывается… — невнятно пробормотал Дробин, несколько запоздало отвечая на его вопрос, и, тем самым, давая понять, что впредь вопросы следует задавать кому угодно из прибывших, исключая его. Если только их вообще следует задавать сейчас кому-либо, в его-то, генсек-президента, ситуации.

— Что «вот»? — нахмурился Русаков. — Что «складывается»?

— Товарищи специально прибыли сюда, чтобы обсудить создавшееся положение, — все с той же неопределенностью доложил Дробин.

— Тогда, кто мне внятно объяснит, что же все-таки произошло? — еще мрачнее поинтересовался Президент, опять глядя на остановившихся, чуть правее от него, плечо в плечо, рослых, с почти одинаково безликими, кирпичного загара, лицами кагэбистских генералов. Хотя мысленно уже ответил себе: «А ведь, похоже, что это — арест! Неужели, действительно, арест?!»

— Надо пройти в кабинет, — выделился наконец из «группы товарищей» тот, кто считал себя наиболее приближенным и авторитетным. Поначалу он как бы чуть поотстал от остальных, но теперь, решительно протиснувшись между начальником президентского аппарата и первым замом председателя Госкомитета по обороне, предстал перед своим партийным боссом. Это был секретарь по идеологии Вежинов, за которым в цэкашных коридорах закрепилась кличка «Отпетый Идеолог». — Пройти надо бы, товарищ Президент. Туда, — кивнул в сторону приоткрытой двери кабинета, понимая, что генсек-президент убийственно растерялся и плоховато соображает. — Разговор-то просматривается непростой, но… важный. Для страны, для партии.

Еще несколько мгновений Русаков стоял, загораживая спиной эту самую дверь, как последний ее защитник, затем, взглянув на помощника, ничего не говорящим, растерянным взглядом, попятился к двери; наконец, повернулся спиной ко всем остальным и вошел в кабинет, чуть было, по привычке, не прикрыв за собой дверь.

Вежинов попытался войти вслед за ним, но генерал-лейтенант Цеханов оттиснул «отпетого идеолога ума, чести и совести эпохи», давая понять, кто здесь кто. В свою очередь, генерал-майор Ротмистров решительно оттеснил от двери помощника генсек-президента Веденина, вполголоса, до вульгарности невежливо посоветовав ему:

— Ты, Завхоз, пока прогуляйся…

— Но ведь Президент, возможно…

— Тебе сказано? Понадобишься — позовут. Разговор предстоит нервный, государственный, и явно — не по твоей парафии, — прошел генерал-майор вслед за боссом.

Сразу же стало очевидным, что ни на совещания, ни вообще на такое количество людей кабинет не рассчитан. Поэтому, усевшись в свое рабочее кресло, генсек-президент встревоженно проследил, как все остальные располагаются, где кто может.

— Ну, так я слушаю, — вновь попытался он овладеть ситуацией.

Заговорщики переглянулись и остановили свои взгляды на Вежинове. Но, как показалось Русакову, вовсе не потому, что считали его здесь главным. Идя сюда, они, похоже, в отношении «главного», в этой своей путчистской спешке, так и не определились.

— Владимир Андреевич, мы знаем, что, по существу, вы уже приняли решение о введении в стране чрезвычайного положения. На Политбюро мы об этом говорили и пришли к общему мнению…

— Когда это мы говорили об этом, чтобы так, всерьез, по повестке дня, на Политбюро? — угрюмо встрепенулся генсек-президент. — Что-то не припоминаю.

— Да нет, Владимир Андреевич… вы не так поняли. Это наше, членов Политбюро, общее мнение о положении в стране. О чем, как помните, речь шла даже на Пленуме.

— Среди прочего — да, на Пленуме шла речь и об этом. Но вы же понимаете, товарищи, что это было в закрытой части, в порядке, так сказать, общего обмена мнениями; руководствуясь теми демократическими веяниями, которые наблюдаются в нашей стране в ходе перестройки и которые мы с вами, исходя из плюрализма мнений, допускаем сейчас во время всякой партийной дискуссии.

Вежинов беспомощно оглянулся на Цеханова. Генерал поиграл желваками и попытался встретиться взглядом с главкомом Сухопутных войск Банниковым. Тот исподлобья взглянул, вначале на генсек-президента, а затем на Цеханова. «Этот заболтает все, что угодно, — явственно прочитывалось во взгляде главкома. — Если только вовремя не прервать его словесный поток и не поставить перестроечного говоруна на место. Причем сейчас же, и самым решительным образом».