Книга Женщина без имени - Чарльз Мартин

– Я туда не пойду.

Он устремился вперед.

– Я не священник.

– А ты был бы хорошим священником.

– Я даже не католик.

Стеди обернулся:

– Подойди.

Я подал ему руку. Он не нуждался в моей помощи и знал это. И я это знал. И он понимал, что я знаю это. И все же он ее принял. Наши шаги отозвались эхом, за которым последовал стук его трости по мрамору. Я заговорил:

– Я видел это однажды в фильме «Крестный отец». Для того парня, который исповедовался, все сложилось не слишком хорошо. Он умер от диабетической комы. – Священник продолжал идти. Мы подошли к помосту. Я остановил Стеди, покачал головой: – Стеди, я люблю вас, я отдам последнюю рубашку, но не сегодня.

Его нос сморщился.

– Мне не нужна твоя последняя рубашка.

Он зашел за фиговое дерево, глядя в другую сторону. Нас разделили ветви. Листья были крупнее моей ладони. Они его маскировали. Он коснулся своего креста, провел большим пальцем по дереву. За десятилетия дерево потемнело от прикосновений его пальцев. Стеди сказал:

– Попробуй: «Простите меня, отец, ибо я согрешил».

Я потянул ветку вниз и сунул голову между ветками.

– Вы прощаете меня или Бог?

Понимающий кивок.

– Я говорил, что из тебя получился бы хороший католик.

– Вы не против моих вопросов?

Стеди улыбнулся. Покачал головой. Позади него зашуршали листья.

– Я был бы против, если бы ты не спрашивал. – Он указал себе за спину. – Но помни, ты сидел в моем кресле. – Он изучающе посмотрел на меня. – У тебя мешки под глазами. Всю ночь провел за рулем?

Старый, да, но не слепой. От него мало что ускользало.

– Рыба клевала.

Стеди протянул руку, взял мои пальцы в свои, понюхал. Его глаза сузились.

– Ты намерен мне лгать в Рождество?

Я сунул руки в карманы.

Он кивнул, довольный собой и, думаю, мной.

– И как поживает мой друг Эдмон Дантес?

Что удивляло меня в Стеди, так это не то, чего он не знал, а то, что ему было известно.

– У него все отлично.

– Много работы?

– Что-то в этом роде.

Он это принял.

– Как давно мы знаем друг друга?

– Кажется, всю мою жизнь.

Он кивнул, чуть хохотнул.

– Верно. – Стеди повернулся ко мне: – Ты, разумеется, понимаешь, что у меня осталось меньше дней, чем у тебя?

– Вы по-прежнему подталкиваете меня к исповеди, верно?

– Да.

Я пожал плечами:

– Давайте упростим дело. Вы знаете десять заповедей?

Он хмыкнул:

– Кажется, я что-то слышал об этом.

– Так вот, я никого не убил.

Он поднял бровь:

– Ты уверен?

– Это не считается.

– Когда человек убивает себя, это все равно убийство.

– Вы серьезно?

– Не убивай того, кто принес весть. – Он переступил с ноги на ногу. – Это допущение, но не исповедь. Начни с того, что причиняет наибольшую боль.

– Все болит.

Священник сделал глубокий вдох.

– У меня есть время. – Стеди пожал плечами. – Хотя, может быть, и не так много, как когда-то.

– Отец, я…

Он ждал, описывая круги вокруг меня – как утка на одной лапе.

Я подумал, покачал головой.

С минуту он молчал.

– У тебя есть любимое слово?

Я немного подумал:

– Эпилог.

Он склонил голову к плечу.

– Хорошее слово. Интересный выбор, но хороший. – Медленный кивок. – Хочешь еще одно?

Я пожал плечами.

– Мое любимое слово – переделка.

Он часто говорил по кругу или по спирали. Похоже на цепочки ДНК. Ничего не пропадало зря. Все было связано. Он махнул мне, чтобы я обошел дерево, взял меня под руку и повел прочь от помоста. Слева от нас плескался океан. Ветер с юго-запада разгладил его. Я глубоко вдохнул. Мои легкие наполнила соль. Стеди кивал, пока мы продолжали идти.

– Твоя история причиняет боль. Ее больно слушать.

– Но я вам ее не рассказывал.

– Твое лицо делает это каждый раз, когда я вижу тебя.

В волне промелькнул косяк мелкой рыбешки.

– Попробовали бы вы ее прожить.

Стеди покачал головой, глядя на юг, на несколько десятилетий назад. Лысая голова, лицо, как дорожная карта. Морщина ведет к морщине.

– Мне достаточно моей.

Он помолчал какое-то время, шевеля губами. Стеди всегда выглядел так, словно одним ухом слушает этот мир, а другим ухом – следующий. Он повернулся ко мне, внимательно глядя на мой рот, кивнул.

– Твоя речь значительно улучшилась.

– Удивительно, что можно сделать в наши дни онлайн.

– Жалеешь, что этого не было раньше?

– Я бы не отказался.

– Мне говорили, что многие заикаются из-за травмы, нанесенной отцом.

– Я об этом слышал.

Он поднял бровь и не ответил. Прошло несколько мгновений. Стеди тяжелее оперся на мою руку. Воздух сгустился. Стеди собирался что-то сказать мне, но передумал.

Я любил этого старика.

Тропа привела нас к старому зданию из ракушечника – напоминание об испанцах, – устоявшему против ураганов «Вильма», «Эндрю» и прочих благодаря стенам толщиной в четыре фута. И зимой, и летом за этими стенами было прохладно. Священники использовали здание как часовню. Шиферная крыша, арочный потолок, окна без стекол открыты для любой непогоды. Здание выглядело более средневековым или европейским, чем Южная Флорида.

Мы переступили через порог. Я покачал головой.

Стеди спросил:

– Что?

– Судя по всему, вам неплохо было бы повесить сюда дверь.

Он с трудом двинулся вперед:

– Мы не пытаемся отгородиться от людей.

– Забудьте о людях, подумайте о москитах.

Мы прошли по узкому проходу со скамьями из красного дерева по обе стороны от него. Скамья с мягким сиденьем стояла так, чтобы был виден обширный восточный вид. На каменном полу шарканье Стеди было слышно громче.

– Сядь со мной и облегчи душу умирающего.

– Вы говорите о себе или обо мне?