Книга Анти-Авелин - Наталия Земская

– Авелин Дангон. Дочь известного ткача и художника Клода Дангона. Под ее окнами стараются проложить свой маршрут для прогулок многие завидные женихи Лиона. Но ее отец не принимает сватов. Поговаривают, что он сектант.

– Сектант?!

– Да. Вероятно, он хочет выдать свою дочь замуж за такого же самокрещенца. Одному свату он заявил, что его дочь выберет себе мужа сама и пойдет под венец по любви.

– Слыханное ли это дело, девушке из порядочной семьи выходить замуж без отцовского веления?! Наверняка это отговорка. Просто еще не подобрал дочери жениха из «своих».

– Что мы стоим? Опоздаем на мануфактуру и лишимся заработанных денег! – И молодые люди опрометью понеслись вверх по улице.

Авелин Дангон продолжала бежать вниз по улице, навстречу звуку колокола католического храма. С самого утра она почувствовала, что начало этого дня какое-то особенное. Что-то изумительное должно приключиться с ней сегодня. Такое часто случается с юными девами, когда рассвет предвещает чудо и охватывает все существо необъяснимым счастьем. Это потом, по прошествии многих лет, в более зрелом возрасте человек начинает свой день с тревоги и дурных предчувствий. Люди зачем-то сами отравляют себе жизнь неоправданными страхами, полагая, что это позволяет им быть начеку, а на самом деле – заставляют себя быть добровольно несчастными.

Авелин разбудила заря, залившая ее комнату алым светом через окно, которое ее матушка Мария забыла закрыть вечером деревянными ставнями. Вместе с красными лучами солнца комнату наполнил гомон птиц, похожий на неслаженный оркестр, состоящий из чудесных инструментов и талантливых музыкантов, у которых просто нет дирижера.

Ей захотелось как можно быстрее оказаться на улице, чтобы стать непосредственной участницей этой завораживающей мистерии рождения нового дня. Она быстро оделась и выбежала из дома. Матушки не было во дворе, вероятно, она ушла по своим делам. Ее часто приглашали к себе многочисленные знакомые семейства Дангон, которые вызывали матушку во двор и с загадочными лицами что-то шептали ей на ухо. Матушка, выслушав просителя, спешно собирала в платок книги, хранящиеся в нише стены за гобеленовой картинкой, и выходила на улицу. Если дома был отец, освободившийся от своих дел на мануфактуре, он принимал участие в сборах и заботливо сопровождал жену.

Авелин шагнула на мостовую, дверь за ней хлопнула, лязгнув металлическим кольцом. Что делать дальше – девушка не понимала. Должен быть знак, но какой? Она не знала.

И вдруг раздался звук колокола. Такого пронзительного и такого зовущего звона она раньше никогда не слышала. Он не звал, он приказывал явиться на его зов, и Авелин побежала в ту сторону, откуда он доносился.

Семейство Дангон жило на холме Круа-Рус, где было сосредоточение складов и цехов шелковых мануфактур Леона, а католический храм и базилика находились на холме Фурвьер. Недаром сами лионцы часто любили поговаривать, что холм Фурвье «молится», а холм Круа-Рус «работает».

Путь Авелин лежал через весь Круа-Рус, застроенный плотно прилегающими друг к другу каменными домами. Для сокращения своего пути она смело ныряла в темные трабули – крытые длинные переходы между улочками, предназначенные для безопасного проноса свертков шелка лионскими ткачами, дабы не подвергать драгоценную материю превратностям погоды.

Чего только не рассказывали лионские домохозяйки, приходившие в дом семейства Дангон, про эти самые трабули, пока ждали возвращения матери Авелин. В основном эти рассказы сводились к необдуманным поступкам молодых женщин, случайно, по незнанию попадавших в трабули, где их встречала компания ткачей, которые удовлетворяли свои похоти с заблудшей овечкой такими способами, которые совсем не рекомендовала католическая церковь при зачатии детей.

Авелин слушала эти истории, – скорее похожие на фантазии уставших от семейного однообразия женщин, чем на правду, – спрятавшись за рассохшейся дверью, отделявшей гостиную от кухни. Она много раз ходила по трабулям вмести с отцом, когда он брал ее с собой в мастерскую по росписи шелка, и никогда ничего подобного в них не наблюдала.

Она обожала эти дни, проведенные вместе с отцом на его работе, – он старался брать ее туда, когда хозяин мастерской был в отъезде, так как там были установлены жесткие правила: вход для женщин строго запрещен. Считалось, что женская природа может помешать божественному созданию орнаментов на драгоценном шелке. Но отец Авелин был на особом счету. Он был непревзойденным мастером своего дела. Поговаривали, что имя Клода Дангона знал даже сам Людовик XIV – Король Солнце. И по разрешению хозяина, желательно, в его отсутствие, Авелин могла появляться в мастерской.

Пока отец работал, Авелин сидела на высоком деревянном табурете и, затаив дыхание, слушала отца, который без умолку рассказывал ей о кельтских друидах и правителе Атепомаре, основавшем по указанию оракула город Лугдунум, стоявший когда-то на месте Лиона. О войне галлов и древних римлян за этот город. О развалинах древнеримского амфитеатра на холме Фурвьер, который посещали императоры Август, Тиберий и Клавдий. О бесчинствах императора Калигулы, который был дурным человеком, так как он был язычником, и ему было не ведомо откровение Господне. О бесстрашных Каролингах, кочевавших из города в город и оставлявших в холмах Лиона бесчисленные богатства, награбленные в дальних походах.

Больше всего Авелин завораживало объяснения отца, чем религия Христа превзошла религию древних греков и древних римлян, почему знание жития святых великомучеников для человека полезнее, чем знание мифов о языческих богах и полубогах.

Однако мифы ей нравились гораздо больше, чем житие святых. Мифы были бесконечно наполнены прекрасными телами, неземной любовью и продолжением жизни. Житие же святых, напротив – смертями и истязаниями плоти своей и своих родных. Что-то ей подсказывало, что жизнь человека и его близкого дороже, чем его убеждения. Как можно было возрадоваться смерти любимого мужа, отдавшего свою жизнь за веру? Она точно про себя знала, что такой поступок возлюбленного опечалил бы ее на всю жизнь.

Но делиться этими мыслями с отцом она побаивалась, а с подружками ей было не интересно. Мир Авелин был намного больше и богаче, чем мир ее сверстниц, ограниченный, в лучшем случае, стенами их комнат, наполненных рукоделиями и изображениями святых, а то и вовсе – одним чепчиком, повязанным вокруг прелестной и пустой головки.

Когда отец Авелин отступал на шаг от созданного им шедевра, она спрыгивала на пол со своего табурета и разглядывала вместе с отцом его работу. Каждый раз она отмечала про себя, что завитушки узора на ткани удивительным образом похожи на тот рассказ, который она только что слышала от отца.

Так, чередуя между собой темные трабули и залитые солнцем улочки, Авелин оказалась на набережной Соны, с которой она увидела людей, стекающихся к Собору Сен-Жан, расположенному между холмом Фурвьер и рекой. Вбежав в Собор, Авелин удивилась большому количеству горожан, созванных, как и она, звуком колокола. Глаза быстро привыкли к полумраку, и в глубине храма она разглядела, как стража его преосвященства Епископа Лионского оттесняет людей от возвышения, на котором стоял он, собственной персоной, а рядом – высокий мужчина в белых одеждах.