Книга Золото Удерея - Владимир Прасолов

Федор протянул кисет с табаком – Закури –

- А чего ж ты молчал, что табак есть?-

- Так не спрашивал –

- Я и не спрашивал. Вижу, не куришь, думал, не пристрастен ты к этой дурной забаве –

- Нельзя в зимовье табаком дымить, одежка пропахнет, зверь издали тебя чуять будет, не принято у нас. Вот на ветерке дыми себе -

- Ай хорошо - прокашлявшись после первой затяжки, прошептал Семен – Аж в голову вдарило –

- Раз на табак потянуло, дело к поправке. Это хорошо, а то ведь мне домой надо, мать наверное молитвы шепчет за меня, обещал на два-три дня, а сам уж пятый ден не вертаюсь –

Семен молчал. Молчал после сказанного и Федор. Пауза затянулась и Федор нарушил ее.

- Может, со мной потихоньку пойдешь? За день – два доберемся. Мать тебя там быстро на ноги поставит, а дядь Семен?

- Спасибо Федя, не могу я к тебе в гости идти. Не дойду, слаб еще и тебе обуза.-

- Да кака обуза, денек еще отлежишься и айда, пойдем, а? –

После некоторого молчания Семен сказал – Нельзя мне Федька на люди казаться, пока не разберусь. Кое - кто хотел, что б я в тайге сгинул, пусть так и считают. Вот таки мои дела –

- Да. То другое дело. Тогда жди меня здесь, отлеживайся, я домой и в обрат, одежку тебе принесу. Батина - как раз впору будет. На два дня еды хватит, а там и я возвертаюсь. Договорились?-

- Договорились – ответил Семен.

Когда через два дня Федор вернулся, избушка была пуста. Семена не было, как будто и не бывало. Только запах табака остался в зимовье, да теплый еще очаг. Федор немного огорчился, но не обиделся. – Значит, так решил, ему видней.- Несколько дней ушло на нехитрый ремонт, да другие охотничьи дела и Федор собрался домой.

* * *

После того случая на реке, гнев отца обрушился на ни в чем не повинную Анюту.

– Значит, повод даешь! Раз так себя ведет!- орал Никифоров на дочь обливавшуюся слезами. – Все! Хватит, завтра же собирайся, поедешь в Енисейск, к родичам, чтоб духу твоего здесь не было, не позволю позорить меня! Мать, собирай непутевую, с Акинфием пущай едет завтра же, заодно товары для лавки пусть смотрит, нечо бездельем маяться!-

Мать Анютыы, тихая и спокойная женщина, Алена Давыдовна, прижав к себе рыдающую Анюту, увела ее на свою половину. – Отец сказал, так и должно быть, утри слезы доченька, его слово закон, он же тебе добра желает – Успокаивала она Анюту. – Мама, так люблю же я его, как же я поеду, что он то подумает? –

- А он тебя? Ой, девонька, не пара он тебе, что от него проку то? Отец его на службу к себе звал, так не пошел, а пошто? Гордыня заела. А любил бы тебя, гордыню то по - унял- бы. Да все может и сложилось- бы, а так что? Кто он твой Федька? Голь перекатная, да еще с норовом!-

- Мама, ну что ты говоришь, иль ты меня не любишь? Иль счастия мне не желаешь?-

- Потому и говорю, что счастия тебе желаю доченька. Успокойся, подумай, время тебе будет, проветришься, людей многих увидишь, а там все на свои места и станет. А слезы утри, говорю, негоже взрослой девке слезы лить, не стоят мужики девичьих слез, не стоят, поверь мне –

К вечеру, на небольшом дощанике,* Акинфий Сумароков отчалил от пристани Рыбного. В каюте на корме у прорезного окошка сидела Анюта, ее красные от слез и опухшие глаза напрасно всматривались в берег. Не появится Федька, не махнет рукой, не улыбнется. Нет его в селе, на покосах он. Знала об этом Анюта, подружки шепнули на последок, а все равно обидно было и разрывалось сердце девушки.

Другое настроение было у Акинфия. Среднего роста, плотного телосложения, не по годам осанистый, стоял он, на носу дощаника, подставив свежему ветру лицо. Небольшая подстриженная черная борода и аккуратные усы едва прикрывали чувствительные тонкие губы. Зализанные назад блестящие волосы, открывали довольно широкий лоб и выразительные, карие с поволокой, глаза. Это был красивый мужчина тридцати лет от роду и неплохого роду. Его отец начинал с Мангазеи, торговые дела теперь имел и в Енисейске и в Казачинском и в Красноярске. Будучи дружен немало лет с Никифоровым, отправил сына наладить торговлю мануфактурой в Рыбном селе. Уж больно интересным место оказалось, старатальский люд сплошным потоком шел золото искать в те места, и находил, и, возвращаясь, оставлял львиную долю добычи в кабаках и лавках. Акинфий у отца был старшим сыном при троих дочерях, и потому, не жалел он денег на его обучение, несколько лет в Москве и Санкт - Петербурге провел Акинфий познавая тонкости торгового дела. И не зря. Вернувшись, сын взялся за дела и скоро отец почувствовал его деловую хватку. Всем был доволен старший Сумароков в своем сыне, одного ему не хватало, сын не был женат и как- то не проявлял в этом никакой инициативы. Одна работа была в его голове, это и радовало отца, но с другой стороны хотелось ему и внуков на коленях подержать. Наследников, иначе к чему это все делалось. Отправив его к Никифорову, он надеялся, что вдруг там зацепит сердце сына, кто из дочерей его старого друга. Вот ладно- то было бы. Та же Анюта. Очень нравилась ему эта девушка, был бы рад такую, в невестках иметь. Намекал об том Никифорову, тот руками развел, сватай, супротив не будет. Да только за тем ли дело встало. Надо, чтоб сын его, Акинфий, руку предложил и сердце, чтоб ладом все было. Теперь ждал старший Сумароков сына да Анюту в гости, ждал и надеялся.

В голове Акинфия мысли были другие. Между делом, пользуясь полным доверием хозяина, посчитал Акинфий торговый оборот Никифоровского хозяйства, спрос изучил и понял, что не закрывает он и трети возможностей. А возможности у Никифорова были сегодня огромные, а если в завтра заглянуть? Не пять кабаков нужно, а десять, не две лавки с мануфактурой да сьестным припасом, а пять да с добротными складами. Опять же товар не совсем тот, товар надобен дорогой и качественный. Старательский люд из тайги после фарта выходя, тут же свои латаные портки на парчевые сменить хочет, да портянки бархатные намотать на грязные ноги. Тут поспеть надо пока раж не пройдет. Никифоров может это и понимает, да размах у него не тот, тут связи нужны не в Енисейске, тут Московские связи нужны, кредиты и товары. Вот это он, Акинфий имеет, да деньги отцовские если привлечь? Однако, ежели дело пойдет, получается, перейдет он дорогу Никифорову, у него под носом, в его вотчине сливки снимать будет, а это негоже. Отец не позволит друга своего обидеть. Тут поразмыслить надо, с какого конца ниточку потянуть.

Акинфий вглядывался в плывущие мимо берега. Ангара, полноводная и мощная, несла дощаник как перышко, взбрасывая на перекатах и увлекая прижимами к берегам. Удержать суденышко в форватере, единственная задача гребцов и рулевого, уж очень своенравная и коварная эта река. На широком ее раздолье, внезапно налетавший ветер поднимал такие валы, что, не угляди вовремя да не укройся в берегу, ни что уже не спасет, только чудо. Потому неотрывно впередсмотрящий вглядывался вдаль, не просыхали рубахи у гребцов с надеждой ждавших попутного ветра. Под парусом то веселее, но ветер, как на грех, был встречный. Рыбинский утес, с высоким рубленным из ендовых лесин храмом над рекой, постепенно скрылся из виду, растаяв в колыханье воздушных потоков над водной гладью. Береговые скалы и сопки сплошь укрытые вековой тайгой простирались нескончаемо. Редкие, небольшие, но крепко посаженые деревни, больше по левому берегу, открывались островками. Небольшие пристани были утыканы разными по размерам лодками и дощаниками. Река и кормила и единственной живой ниткой связывала меж собой людей в этих краях. Отвоеванные тяжким трудом у тайги пашни и покосы, как лоскуты расползались от деревень. Зрели и наливались колосом хлеба. Мощные зароды сена на заливных лугах и стада домашней животины говорили о том, что народ работящий крепко осел на берегах красавицы реки и надолго. Уж четыре, а то и пять поколений считали себя коренными ангарцами. А начиналось все с времен далеких. Небольшими отрядами, спускаясь с низовья по Енисею, казаки отвоевывали земли у местных тунгусских князьков, заставляли, где добром, а где силой платить ясак русскому царю. Немало крови пролито было на берегах Ангары, не уступали тунгусы своих мест, встречали казаков засадами, да меткими стрелами. Не раз, несолоно хлебавши, с Ангары возвращались ладьи казачьи с убитыми и ранеными в Енисейский острог. Да больно богат был край пушной рухлядью, соболя и белка, медведь и рысь, лисы и росомахи - все это требовал царский приказ для торговли с Европой. Потому шли и шли отряды казаков, тесня тунгусов, огненным боем и воинской доблестью сокрушая их отчаянное сопротивление. Только поставленный в отвоеванном месте, называемом тунгусами Рыбной ловлей, острог, на высоком Рыбинском утесе, окончательно сломил их, подчинил под ясачную дань. Однако князек Тесей, объединив непокорные племена, еще долго отбивал атаки казаков, пытавшихся овладеть его рекой, дважды возвращались битыми казаки с Тесеевой реки. Умно поставленные засады встречали казаков, простреливаемое с обоих берегов пространство реки много лет еще оставалось непроходимым. Но время диктовало свое, необходимость в товарах заставляла тунгусов торговать с казаками. Оставляя пушнину в условленных местах, они получали за нее то, чем не могли разжиться, кочуя в тайге. В конце концов, внутренние распри князьков и дипломатичное поведение казаков возымели действие, склонив племена к повиновению. Худой мир лучше хорошей войны и потекла ясачная пушнина в Москву, а оттуда через Архангельск в Англию, Швецию, Германию да мало ли где в сибирских соболях щеголяли богатеи. «Мягким золотом» называли в те времена сибирскую пушнину. Царским указом запрещено было лес разрабатывать по берегам красавицы Ангары, дабы не оскудить угодья звериные. От Рыбинского острога и пошли малые деревни по Ангаре реке, смешались казаки и пришлые русские с местными племенами, оттуда и пошло название народа особое – ангарцы, поскольку в крови у теперешних жителей, толика тунгусской коренной ангарской крови была. Веками ковался ангарский характер, свободолюбивый и независимый. Вобрав в себя лучшее от своих предков, сплавив в огне костров и закалив ледяной стужей отчаянную казачью храбрость и свободолюбие, неприхотливость и выносливость таежного народа, его умения и навыки.